И. А. Гончаров Фрегат 'Паллада'. В маленькой бухте куда мы шли стояло уже опередившее нас судно

Владимир Ажажа - ПОДВОДНАЯ ОДИССЕЯ Северянка штурмует океан

Выйдя из Кронштадта, попадая в жестокие бури, рискуя погибнуть на острых рифах,"Паллада" под парусами прошла Бискайский залив, обогнула мыс Доброй Надежды, пересекла Индийский океан, оставила позади Зондский архипелаг, Сингапур, Гонконг, острова Бонин–Сима, Шанхай, Манилу и пришла в японский порт Нагасаки. В бескрайних водных просторах трех океанов экипаж судна представлял собой как бы "маленькую Россию". Крепкая морская дружба помогла преодолеть все невзгоды и трудности необычного тогда путешествия.

Это был первый русский корабль, принятый в Стране восходящего солнца. На борту фрегата находилось русское посольство во главе с вице–адмиралом Путятиным, которое вело переговоры об открытии японских портов для русских торговых судов, о правах России на остров Сахалин, а также о принятии мер для обеспечения русских морских промыслов. И. А. Гончаров, уже снискавший к тому времени литературную известность, был дипломатическим секретарем посольства.

Разразившаяся Крымская война заставила прервать переговоры и изменила назначение фрегата, вернувшегося к русским берегам, чтобы защитить их от англо–французской эскадры. В мае 1854 года фрегат "Паллада" вошел в Татарский пролив и бросил якорь в заливе Императорская бухта. Вот как описывал И. А. Гончаров этот момент: "Мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными, берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом - из сосен, берез, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево длинными языками вдающиеся в берега. Вода не шелохнется, воздух покоен, а в море, за мысами, свирепствует ветер… В маленькой бухте, куда мы шли, стояло уже опередившее нас наше судно "Кн. Ментиков", почти у самого берега… Мы стали на якорь".

Шторм возле Кейптауна и ураган в Китайском море значительно потрепали корабль, и "Паллада" нуждалась в большом ремонте. Тщетно старались моряки провести "Палладу" в устье Амура - мешали мели и сильное течение.

К этому времени в Японское море пришел фрегат "Алана" - родная сестра "Паллады". "Палладу" разоружили, т. е. сняли пушки, боеприпасы и передали их на "Диану", туда же перешла и основная часть экипажа. Выли разобраны мачты и верхние строения корабля. А "Паллада", вернее ветхий ее остов, отправилась зимовать в Императорскую бухту, которая стала последним пристанищем корабля. Оставшиеся на фрегате моряки разбили на берегу маленькой бухточки палаточный лагерь, который потом был переоборудован в береговой пост. По сей день эта бухточка называется Постовая.

Две зимы морозы сковывали воду в бухточке, корпус корабля дал течь. И вот в 1856 году последовал приказ затопить фрегат, чтобы не дать неприятелю случая похвастаться захватом русского судна. Прибывший из Владивостока представитель командующего Тихоокеанской эскадрой мичман Разградский взорвал корму судна, и оно покорно легло на грунт.

Что осталось от "Паллады"? Как она покоится в своей морской колыбели? Эти вопросы беспокоили меня с того момента, как я подружился с аквалангом.

Конкретная идея о подводном походе на "Палладу"родилась у меня летом 1962 года в Ленинграде. Во время прогулок по залам Военно–морского музея мой однокашник по военно–морской спецшколе Владимир Тихонович Федотов, зная о моем увлечении подводными исследованиями, посоветовал обратить внимание на "Палладу". Хорошо изучивший наше дальневосточное побережье, Федотов подсказал, откуда лучше всего начинать поиск. Затем началось штудирование Гончарова, изучение заметок и материалов. Я выяснил, что на "Палладе" уже побывали водолазы - в 1888, 1914 и 1936 годах. А в 1940 году было даже принято решение поднять "Палладу" со дна как музейную ценность. И снова война вмешалась в судьбу легендарного корабля. Так и остался он лежать на дне залива, но теперь уже не Императорского, а залива Советская Гавань.

Мысленно я представлял себе облик фрегата. Во всей подготовке это было, пожалуй, самым легким делом, стоило только открыть томик Гончарова: "Я с первого шага на корабль стал осматриваться. И теперь, еще при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч света через толстое в ладонь стекло. С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора; люки, куда люди как будто проваливаются; пригвожденные к стенам комоды и диваны; привязанные к полу столы и стулья; тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных; койки вместо постелей; отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища. Робко ходит в первый раз человек на корабле: каюта ему кажется гробом, а между тем едва ли он безопаснее в многолюдном городе, на шумной улице, чем на крепком парусном судне, в океане…

Странно, однако ж, устроен человек: хочется на берег, а жаль покидать и фрегат! Но если б вы знали, что это за изящное, за благородное судно, что за люди на нем, так не удивились, что я скрепя сердце покидаю "Палладу"!"

Запомнилась модель "Паллады", искусно изготовленная судовым фельдшером и переданная его женой в дальневосточный краеведческий музей имени Арсеньева во Владивостоке, а также картина Кузнецова, изображающая белокрылый фрегат, стремительно рассекающий волны. Железные суда уничтожаются морской водой за какие‑нибудь полвека, а деревянный корпус "Паллады" должен был сохраниться хорошо. Во всяком случае, мне очень хотелось этого.

И вот, очутившись на Дальнем Востоке через сто семь лет после гибели "Паллады", мы, сотрудники группы подводных исследований Союзморниипроекта, решили нанести визит знаменитому фрегату.

Наша группа обследовала подводную часть гидротехнических причальных сооружений в порту Ванино. Работа подходила к концу, и в одно из воскресений было решено идти на "Палладу".

Стояло солнечное августовское утро. Катер дрожал на синих волнах. Казалось, общее возбуждение передалось и ему. Несколько чаек следовало за нами. На крутом заросшем деревьями берегу бухточки Постовой возвышается чугунный крест. Это братская могила моряков и казаков, служивших на береговом посту. Тех, кто вдали от родных мест погиб от цинги, холода и лишений. Прежде чем спуститься под воду на поиск "Паллады", мы пришли к этой могиле. У подножия чугунного креста чьи‑то заботливые руки положили лесные цветы. Шелестят лиственницы, внизу голубеет залив. И только отдаленный гул порта нарушает здесь тишину и покой.

Постепенно вокруг нас собрались матросы со стоявших неподалеку кораблей в нарядной по случаю воскресенья форме. Обветренные, суровые лица, спокойные, внимательные глаза На всем лежала печать какой‑то особой торжественности. Казалось, что происходит незримая передача эстафеты из прошлого века в настоящий.

Ну а теперь к "Палладе" - основной цели нашей воскресной экспедиции.

На побережье Татарского пролива встречаются осьминоги. И хотя они на малых глубинах близ берега не достигают опасных размеров, на Востоке у них плохая репутация. Мы знали по литературе, что если водолаз настойчиво беспокоит осьминога, то последний стремится уплыть или закамуфлироваться, т. е. принять защитную окраску под цвет местности. Однако предосторожность не мешала, и перед погружением подводные ружья и ножи были приведены в боевую готовность.

Проверены и подводные фонари. Несмотря на хорошую прозрачность воды, солнечные лучи не проникают глубоко, а возможно, придется забираться внутрь корпуса корабля и фотографировать. А для этого берем под воду заключенный в герметичный бокс "Старт" и лампу–вспышку.

Зачастую морские рассказы о погибших кораблях, сдобренные значительной порцией фантазии, способны поразить ужасом воображение слушателей. Что же ждало нас?

Один за другим глубинные разведчики поднимают руку: "Готов к погружению!" Нас семеро - снова счастливое число. Вот она, заветная минута! Спускаемся в темную воду. В первой группе - четверо. Ясный свет сменяется сумерками. Идем от берега к середине бухты. Глубина десять, пятнадцать, двадцать… Давлением воды гидрокомбинезон сжимает все сильнее и сильнее, постепенно сдавливая железными объятиями.

Поиск продолжался недолго.

Примерно в ста метрах от берега на глубине 25 метров перед нами вырос утес. Подплыв ближе, мы увидели, что это носовая часть "Паллады", утратившей свой гордый вид. Фрегат лежал на боку кормой к берегу, чуть зарывшись левым бортом в песок. Простирающийся на высоту около десяти метров правый борт был вверху обломан. Когда‑то выдававшийся вперед бушприт и украшающая нос резная фигура отсутствовали. Убеждаемся, что внутрь корпуса проникнуть нам не удастся: палуба сильно разрушена, иллюминаторы слишком малы.

Исследуем корабль снаружи. Все металлические части, особенно чугунные и стальные, изъедены соленой морской водой. Устоял перед ней лишь дубовый корпус корабля, только кое–где тронутый древоточцами. Вспомнился отчет водолазов, погружавшихся здесь в 1914 году: "Дуб очень тверд, а чугун - как сыр".

Хорошо сохранилось якорное отверстие - клюз и носовые полупортики, сквозь которые когда‑то грозно проглядывали орудийные стволы. Белые актинии и красные морские звезды оживляют мрачную картину. На незваных гостей недобро и пучеглазо смотрят забившиеся в щели гигантские крабы.

profilib.org

СВИДАНИЕ С «ПАЛЛАДОЙ». ПОДВОДНАЯ ОДИССЕЯ «Северянка» штурмует океан

СВИДАНИЕ С «ПАЛЛАДОЙ»

Перелистывая Гончарова. — «Дуб очень тверд, а чугун — как сыр».

Я с волнением прикасаюсь к форштевню погибшего корабля и замираю. Это — «Паллада», воспетый Гончаровым легендарный фрегат русского флота, закончивший свой путь на дне уединенной дальневосточной бухты. Разглядываю это дно сквозь стекло маски и вдруг ясно представляю, как тяжело садится на грунт огромный корпус раненного насмерть корабля, затягиваясь облаком потревоженного ила. Чувство пространства и времени мной потеряно. Образы, еще в детстве навеянные увлекательным романом, воплотились в волнующую действительность.

А надо мной в сиреневом мареве угасающего дня, будто стая перелетных птиц, поднимаются с глубины мои спутники. Мерно покачиваются ласты, строго, словно доспехи средневековых рыцарей, выглядит подводное одеяние, султанчики воздушных пузырей вздымаются над головами, а рядом — величественная «Паллада», усыпанная морскими звездами и актиниями. В торжественную встречу настоящего с прошлым врываются мажорные звуки гимна. Эта прекрасная для подводника музыка — ритмичное пение легочного автомата за спиной. Реальное перемешалось со сказочным. Заходящее солнце блеснуло на показавшемся над водой стекле маски, на втором, третьем… Гидронавты всплывают, возвращаясь на землю.

Многие корабли, подобно людям, имеют удивительную биографию. В их ряду стоит и фрегат «Паллада», история плавания которого запечатлена Иваном Александровичем Гончаровым.

Фрегат был спущен на воду в 1832 году и вошел в состав Балтийской эскадры, плававшей под флагом первооткрывателя Антарктиды — адмирала Беллинсгаузена. Первым встал на капитанский мостик «Паллады» молодой лейтенанту в будущем прославленный флотоводец, Павел Степанович Нахимов. На двадцать первом году боевой службы фрегат отправился в свое историческое плавание.

Выйдя из Кронштадта, попадая в жестокие бури, рискуя погибнуть на острых рифах,«Паллада» под парусами прошла Бискайский залив, обогнула мыс Доброй Надежды, пересекла Индийский океан, оставила позади Зондский архипелаг, Сингапур, Гонконг, острова Бонин–Сима, Шанхай, Манилу и пришла в японский порт Нагасаки. В бескрайних водных просторах трех океанов экипаж судна представлял собой как бы «маленькую Россию». Крепкая морская дружба помогла преодолеть все невзгоды и трудности необычного тогда путешествия.

Это был первый русский корабль, принятый в Стране восходящего солнца. На борту фрегата находилось русское посольство во главе с вице–адмиралом Путятиным, которое вело переговоры об открытии японских портов для русских торговых судов, о правах России на остров Сахалин, а также о принятии мер для обеспечения русских морских промыслов. И. А. Гончаров, уже снискавший к тому времени литературную известность, был дипломатическим секретарем посольства.

Разразившаяся Крымская война заставила прервать переговоры и изменила назначение фрегата, вернувшегося к русским берегам, чтобы защитить их от англо–французской эскадры. В мае 1854 года фрегат «Паллада» вошел в Татарский пролив и бросил якорь в заливе Императорская бухта. Вот как описывал И. А. Гончаров этот момент: «Мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными, берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом — из сосен, берез, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево длинными языками вдающиеся в берега. Вода не шелохнется, воздух покоен, а в море, за мысами, свирепствует ветер… В маленькой бухте, куда мы шли, стояло уже опередившее нас наше судно «Кн. Ментиков», почти у самого берега… Мы стали на якорь».

Шторм возле Кейптауна и ураган в Китайском море значительно потрепали корабль, и «Паллада» нуждалась в большом ремонте. Тщетно старались моряки провести «Палладу» в устье Амура — мешали мели и сильное течение.

К этому времени в Японское море пришел фрегат «Алана» — родная сестра «Паллады». «Палладу» разоружили, т. е. сняли пушки, боеприпасы и передали их на «Диану», туда же перешла и основная часть экипажа. Выли разобраны мачты и верхние строения корабля. А «Паллада», вернее ветхий ее остов, отправилась зимовать в Императорскую бухту, которая стала последним пристанищем корабля. Оставшиеся на фрегате моряки разбили на берегу маленькой бухточки палаточный лагерь, который потом был переоборудован в береговой пост. По сей день эта бухточка называется Постовая.

Две зимы морозы сковывали воду в бухточке, корпус корабля дал течь. И вот в 1856 году последовал приказ затопить фрегат, чтобы не дать неприятелю случая похвастаться захватом русского судна. Прибывший из Владивостока представитель командующего Тихоокеанской эскадрой мичман Разградский взорвал корму судна, и оно покорно легло на грунт.

Что осталось от «Паллады»? Как она покоится в своей морской колыбели? Эти вопросы беспокоили меня с того момента, как я подружился с аквалангом.

Конкретная идея о подводном походе на «Палладу»родилась у меня летом 1962 года в Ленинграде. Во время прогулок по залам Военно–морского музея мой однокашник по военно–морской спецшколе Владимир Тихонович Федотов, зная о моем увлечении подводными исследованиями, посоветовал обратить внимание на «Палладу». Хорошо изучивший наше дальневосточное побережье, Федотов подсказал, откуда лучше всего начинать поиск. Затем началось штудирование Гончарова, изучение заметок и материалов. Я выяснил, что на «Палладе» уже побывали водолазы — в 1888, 1914 и 1936 годах. А в 1940 году было даже принято решение поднять «Палладу» со дна как музейную ценность. И снова война вмешалась в судьбу легендарного корабля. Так и остался он лежать на дне залива, но теперь уже не Императорского, а залива Советская Гавань.

Мысленно я представлял себе облик фрегата. Во всей подготовке это было, пожалуй, самым легким делом, стоило только открыть томик Гончарова: «Я с первого шага на корабль стал осматриваться. И теперь, еще при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч света через толстое в ладонь стекло. С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора; люки, куда люди как будто проваливаются; пригвожденные к стенам комоды и диваны; привязанные к полу столы и стулья; тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных; койки вместо постелей; отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища. Робко ходит в первый раз человек на корабле: каюта ему кажется гробом, а между тем едва ли он безопаснее в многолюдном городе, на шумной улице, чем на крепком парусном судне, в океане…

Странно, однако ж, устроен человек: хочется на берег, а жаль покидать и фрегат! Но если б вы знали, что это за изящное, за благородное судно, что за люди на нем, так не удивились, что я скрепя сердце покидаю «Палладу»!»

Запомнилась модель «Паллады», искусно изготовленная судовым фельдшером и переданная его женой в дальневосточный краеведческий музей имени Арсеньева во Владивостоке, а также картина Кузнецова, изображающая белокрылый фрегат, стремительно рассекающий волны. Железные суда уничтожаются морской водой за какие?нибудь полвека, а деревянный корпус «Паллады» должен был сохраниться хорошо. Во всяком случае, мне очень хотелось этого.

И вот, очутившись на Дальнем Востоке через сто семь лет после гибели «Паллады», мы, сотрудники группы подводных исследований Союзморниипроекта, решили нанести визит знаменитому фрегату.

Наша группа обследовала подводную часть гидротехнических причальных сооружений в порту Ванино. Работа подходила к концу, и в одно из воскресений было решено идти на «Палладу».

Стояло солнечное августовское утро. Катер дрожал на синих волнах. Казалось, общее возбуждение передалось и ему. Несколько чаек следовало за нами. На крутом заросшем деревьями берегу бухточки Постовой возвышается чугунный крест. Это братская могила моряков и казаков, служивших на береговом посту. Тех, кто вдали от родных мест погиб от цинги, холода и лишений. Прежде чем спуститься под воду на поиск «Паллады», мы пришли к этой могиле. У подножия чугунного креста чьи?то заботливые руки положили лесные цветы. Шелестят лиственницы, внизу голубеет залив. И только отдаленный гул порта нарушает здесь тишину и покой.

Постепенно вокруг нас собрались матросы со стоявших неподалеку кораблей в нарядной по случаю воскресенья форме. Обветренные, суровые лица, спокойные, внимательные глаза На всем лежала печать какой?то особой торжественности. Казалось, что происходит незримая передача эстафеты из прошлого века в настоящий.

Ну а теперь к «Палладе» — основной цели нашей воскресной экспедиции.

На побережье Татарского пролива встречаются осьминоги. И хотя они на малых глубинах близ берега не достигают опасных размеров, на Востоке у них плохая репутация. Мы знали по литературе, что если водолаз настойчиво беспокоит осьминога, то последний стремится уплыть или закамуфлироваться, т. е. принять защитную окраску под цвет местности. Однако предосторожность не мешала, и перед погружением подводные ружья и ножи были приведены в боевую готовность.

Проверены и подводные фонари. Несмотря на хорошую прозрачность воды, солнечные лучи не проникают глубоко, а возможно, придется забираться внутрь корпуса корабля и фотографировать. А для этого берем под воду заключенный в герметичный бокс «Старт» и лампу–вспышку.

Зачастую морские рассказы о погибших кораблях, сдобренные значительной порцией фантазии, способны поразить ужасом воображение слушателей. Что же ждало нас?

Один за другим глубинные разведчики поднимают руку: «Готов к погружению!» Нас семеро — снова счастливое число. Вот она, заветная минута! Спускаемся в темную воду. В первой группе — четверо. Ясный свет сменяется сумерками. Идем от берега к середине бухты. Глубина десять, пятнадцать, двадцать… Давлением воды гидрокомбинезон сжимает все сильнее и сильнее, постепенно сдавливая железными объятиями.

Поиск продолжался недолго.

Примерно в ста метрах от берега на глубине 25 метров перед нами вырос утес. Подплыв ближе, мы увидели, что это носовая часть «Паллады», утратившей свой гордый вид. Фрегат лежал на боку кормой к берегу, чуть зарывшись левым бортом в песок. Простирающийся на высоту около десяти метров правый борт был вверху обломан. Когда?то выдававшийся вперед бушприт и украшающая нос резная фигура отсутствовали. Убеждаемся, что внутрь корпуса проникнуть нам не удастся: палуба сильно разрушена, иллюминаторы слишком малы.

Исследуем корабль снаружи. Все металлические части, особенно чугунные и стальные, изъедены соленой морской водой. Устоял перед ней лишь дубовый корпус корабля, только кое–где тронутый древоточцами. Вспомнился отчет водолазов, погружавшихся здесь в 1914 году: «Дуб очень тверд, а чугун — как сыр».

Хорошо сохранилось якорное отверстие — клюз и носовые полупортики, сквозь которые когда?то грозно проглядывали орудийные стволы. Белые актинии и красные морские звезды оживляют мрачную картину. На незваных гостей недобро и пучеглазо смотрят забившиеся в щели гигантские крабы.

Сразу поразили размеры корабля, мощь и добротность этого деревянного сооружения, не охватываемого одним взглядом. Левая сторона носа фрегата, не в пример правой, разрушена. По одиноко торчащим толстым ребрам — шпангоутам трудно полностью воссоздать облик отличавшегося изящными и стройными обводами быстроходного корабля.

Плывем к корме. Вдруг перед нами молнией сверкнул гарпун. Это Володя Чернышев не удержавшись, точно выстрелил в крупного ощетинившегося колючими плавниками бычка, сидевшего на обломке шпангоута

Средняя часть «Паллады», шириной 14 метров, где когда?то размещалось 54 орудия и на палубе в жаркие дни обедали четыреста матросов, за истекший век разворочена якорями многих судов, почти целиком ушла в ил, и малейшее прикосновение к деревянным останкам поднимает облака мути. Поневоле вспоминается описанный Гончаровым момент перехода «Паллады» через экватор, поневоле.., потому что сейчас вокруг фрегата вода имеет температуру порядка пяти–шести градусов, и холод начинает проникать под гидрокомбинезон, сводит руки.

В руках нашего неуемного конструктора хитроумной подводной фотоаппаратуры Александра Рогова вспыхивает лампа–вспышка — сегодняшняя «Паллада» должна быть увековечена на фотографиях.

Кормовая часть корабля, лежащая ближе к берегу, изрядно повреждена морскими древоточцами и представляет собой отдельные зубцы, торчащие из грунта.

Убеждаемся, что подъем корабля невозможен — время сделало свою черную работу. Выдираем лист полуистлевшей медной обшивки, которой была обита вся подводная часть корпуса для защиты от древоточцев, разыскиваем несколько медных гвоздей и, наконец, с большими усилиями поднимаем наверх хорошо сохранившийся кусок почерневшего дубового шпангоута.

Последний раз проплываем над кораблем, который в суровых испытаниях всегда был кусочком русской земли и гордо пронес свой флаг от Балтики до Тихого океана.

Воздушные манометры неумолимо командуют:

«Воздух на исходе. Всплывать!»

И мы, словно перевернув последнюю страницу книги Гончарова, идем наверх.

Прощай, «Паллада»!

Прошлое — это будущее, с которым мы разминулись в пути.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

public.wikireading.ru

прелестью. Всем бы хотелось на берег, между прочим

прелестью. Всем бы хотелось на берег, между прочим и потому, что провизия на исходе. На столе чаще стала появляться солонина и овощи. Из животного царства осталось на фрегате два-три барана, которые не могут стоять на ногах, две-три свиньи, которые не хотят стоять на ногах, пять-шесть кур, одна утка и один кот. Пора, пора…

20-го числа.

«Что нового?» — спросил я Фаддеева, который пришел будить меня. «Сейчас на якорь будем становиться, — сказал он, — канат велено доставать». В самом деле, я услышал приятный для утомленного путешественника звук: грохотанье доставаемого из трюма якорного каната.

Вы не совсем доверяйте, когда услышите от моряка слово «канат». Канат — это цепь, на которую можно привязать полдюжины слонов — не сорвутся. Он держит якорь в сто пятьдесят пуд. Вот когда скажут пеньковый канат, так это в самом деле канат.

Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли всё в виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.

«Вот за этим мысом должен быть вход, — говорит дед, — надо только обогнуть его. — Право! куда лево кладешь?» — прибавил он, обращаясь к рулевому. Минут через десять кто-то пришел снизу. «Где вход?» — спросил вновь пришедший. «Да вот мыс…» — хотел показать дед — глядь, а мыса нет. «Что за чудо! Где ж он? сию минуту был», — говорил он. «Марса-фалы отдать!» — закричал вахтенный. Порыв ветра нагнал холод, дождь, туман, фрегат сильно накренило — и берегов как не бывало: всё закрылось белой мглой; во ста саженях не стало видно ничего, даже шкуны, которая всё время качалась, то с одного, то с другого бока у нас. Ну, поскорей отлавировываться от берега! Надеялись, что шквал пройдет, и мы войдем. Нет: ветер установился, и туман тоже, да такой, что закутал верхние паруса.

Вечер так и прошел; мы были вместо десяти уже в шестнадцати милях от берега. «Ну, завтра чем свет войдем», — говорили мы, ложась спать. «Что нового?» — спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. «Васька жаворонка съел», — сказал он. «Что ты, где ж он взял?» — «Поймал на сетках». — «Ну что ж не отняли?» — «Ушел в ростры, не могли отыскать». — «Жаль! Ну а еще что?» — «Еще — ничего». — «Как ничего: а на якорь становиться?» — «Куда те становиться: ишь какая погода! со шканцев на бак не видать».

Мы проскитались опять целый день, лавируя по проливу и удерживая позицию. Ветер дул свирепо, волна, не слишком большая, но острая, производила неприятную качку, неожиданно толкая в бока. На другой день к вечеру я вышел наверх; смотрю: все толпятся на юте. «Что такое?» — спрашиваю. «Входим», — говорят. В самом деле, мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом — сосен, берез, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в берега, а большой залив шел сам по себе еще мили на две дальше. Вода не шелохнется, воздух покоен, а в море, за мысами, свирепствует ветер. В маленькой бухте, куда мы шли, стояло уже опередившее нас наше судно «Князь Меншиков», почти у самого берега. На берегу успели разбить палатки. Около них толпится человек десять людей, с

rulibrary.ru

Фрегат «Паллада»

Поделиться с друзьями: В середине прошлого века монарший двор России принял решение о посольстве морем в тогда еще во многом загадочную Японию. Адмиралтейство получило приказ снарядить три судна. Флагманом этой флотилии стала «Паллада». Фрегат, построенный в 1832 году на Охтинских верфях, к тому времени входил в состав Балтийской эскадры. Первым капитаном на нем был молодой Нахимов. В 1852 году, после недолгих сборов посланники отбыли из Кронштадта. «Палладой» командовал капитан Иван Семенович Унковский, успешно выполнивший возложенную на него миссию и ставший впоследствии адмиралом. Сорокачетырех пушечный фрегат выдержал тяжелый двухлетний морской переход через три океана. В команде корабля находился в должности секретаря Иван Александрович Гончаров, впоследствии ставший крупным русским писателем. Под впечатлением этого долгого плавания Гончаров написал известный роман «Фрегат Паллада». Наконец, судно бросило якорь на рейде японского города Нагасаки. Переговоры в то время с Японией – страной абсолютно закрытой для посещения иностранцами – были делом не легким. За все время стоянки в течение нескольких месяцев ни один моряк не покинул «Паллады». Все переговоры велись через посредников и посредством переписки. Тем не менее, главе русской миссии, адмиралу Е.В. Путятину, удалось заключить мирный договор. Но разразилась Крымская воина, посольство было отозвано и направлено к восточным берегам России для несения боевой службы. После непродолжительного перехода фрегат подходит к еще малоизвестным берегам и пытается войти в устье реки Амур, но противные течения и мели не дают этого сделать. Тогда Путятин решает спуститься на юг, в надежде получить удобную стоянку в одной из глубоких бухт побережья, где и зимовать. Гончаров так описывал этот момент: «Мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми точно обрубленными берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом: сосен, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в берега... В маленькой бухте, куда мы шли, уже стояло опередившее нас наше судно «Князь Меньшиков», почти у самого берега... Мы стали на якорь». Залив этот впоследствии был назван Императорской Гаванью. «Паллада», к тому времени прослужившая более двух десятков лет и сильно потрепанная штормами, нуждалась в серьезном ремонте. Однако вскоре в бухту вошел новый русский фрегат - «Диана», на который с «Паллады» передали пушки, и куда перешла основная часть команды. Разоруженный корабль, без экипажа остался зимовать в бухте. Приданные для охраны судна казаки с небольшой частью экипажа «Паллады» разбили на берегу палаточный лагерь, а спустя некоторое время переоборудовали его в береговой пост. С тех пор и зовется бухта - Постовая. А в глубине ее вод лежит когда-то гордый фрегат. Дальнейшая его судьба сложилась следующим образом. Две зимы простоял корабль в гавани, отчего пришел еще в большую ветхость. В конце концов, корпус дал течь. Тогда был отдан приказ затопить судно, дабы оно не попало в руки неприятеля - у Дальневосточных берегов курсировали эскадры Англии и Франции - военных союзников Турции, и они вполне могли захватить незащищенный фрегат. Мичман Разградский взорвал корму судна, и оно легло на грунт. Это случилось в 1856 году. Но время от времени, на «Палладу» наведываются люди. Известность корабля и то, что фрегат лежит у самого берега, в силу чего легко доступен для ныряльщиков, сделали его местом паломничества аквалангистов. Еще в конце тридцатых годов нашего века существовал проект подъема корабля и восстановления его в качестве музея, но, как это было принято списывать неумение довести задуманное до конца, «начавшаяся война помешала осуществить подъем на практике». Однако одиночки всегда посещали «Палладу», и множество подводных сувениров с этого корабля украшают полки в их квартирах. Побаловался здесь и военно-морской флот. Кто-то подогнал плавкран, водолазы застропили корму затонувшего фрегата и дернули... Корму оторвали. Из досок мореного дуба понаделали мебель для адмиралов. Кое-что перепало музеям. Остатки, впоследствии, растащили различного рода самодеятельные экспедиции, всеми правдами и неправдами проникающие на территорию военной части подводников, которым и принадлежит бухта Постовая. Потихоньку судно превратилось в груду досок, хаотично лежащих на дне. Особенно интенсивно его расхищение шло в последние десятилетия. Еще в начале семидесятых годов профессиональный водолаз Александр Рогов, оказавшийся волей случая в бухте Постовая, так описывал свое погружение на легендарный парусник: «При первом и беглом осмотре корпуса фрегата я убеждаюсь, что проникнуть внутрь его не удастся, так как палуба сильно захламлена и разрушена, а иллюминаторы заросли или забиты илом. Придется осмотреть корабль снаружи. Мне вспоминаются отчеты водолазов, работавших здесь в 1887, 1914, 193б и 1940 годах, есть там и такие фразы: «Дуб очень тверд, а чугун - как сыр»; а вот латунные и медные детали, по их мнению, сохранились намного лучше. Плаваем у правого борта, кормовая часть судна высотой около 5 метров вся в зарослях и морских животных. Через иллюминатор и полусгнившие бойницы (видимо, имеются в виду пушечные порты – прим. автора) проплывают рыбки, видны моллюски... Замечаю, что поверхность медной обшивки там, где она свободна от обрастания, почти не разрушена, да и за тридцать лет после визита водолазов, наверное, ничего здесь не изменилось. Пытаемся отломить лист обшивки, но он вместе со шпангоутом обрывается вниз, поднимая клубы мути. Плыву к корме и хочу отыскать памятную по запискам Гончарова его каюту. Палуба проломлена в нескольких местах, в одно из погружений водолаз, пробираясь по ней в своих громоздких и тяжелых доспехах, провалился вниз головой, и его с трудом спасли. Наш десант на «Палладу» легководолазный, и мы свободно плаваем вокруг торчащих полусгнивших бревен и металлических листов. По описанию помню, что на корме перед каютой была часть палубы – шканцы, и вблизи стояла грот-мачта - это бревно «футов сто длины и до 80 пудов весом», но ни этой, ни другой мачт нет, наверное, и их, как и весь такелаж и снасти сняли перед затоплением судна. Мои товарищи жестами приглашают плыть в сторону носовой части судна. Плывем вместе, длина фрегата более 50 метров, а ширина палубы - метров 15, и если плыть у верхней кромки одного из бортов, то противоположного борта не видно в дымке глубины. Вот и бушприт, он обломан, но стремительность судна прослеживается по его форме, увенчанной могучим брусом форштевня. Очертания носовой части корабля более отчетливы, видны клюзы - люки, сквозь которые травили и выбирали якорные канаты. Подплываю к одному из них и, памятуя отчет водолазов, без труда отламываю кусок чугунного обрамления... Прощаясь с кораблем, захватили мы с собой на поверхность лист медной обшивки, кусок шпангоута и два медных, кованых гвоздя...» Самому мне довелось побывать на знаменитом паруснике дважды. Впервые это произошло в 1980 году, когда удалось организовать специальную журналистскую экспедицию и получить разрешение на подводные съемки в бухте. Ведь в Постовой базировались подводные атомные ракетоносцы, и о том, чтобы нырять там без специального «добро», пришедшего с самого верха, не могло быть и речи. Такое разрешение мы получили от командующего Тихоокеанским флотом. Надо сказать, что получили его без каких-либо затруднений. Проблема была лишь в том, как сделать так, чтобы наше письмо попало на стол к самому командующему. Мы применили старый как мир способ. В составе экспедиции была обворожительная ассистентка Леночка. Ее то мы и послали в приемную. Молодой адъютант командующего, что называется, «землю рыл», и уже на следующее утро письмо было представлено пред светлые очи «Его Превосходительства»… В Постовой нас ждал самый радушный прием. Еще бы, приказ самого главнокомандующего флотом! Замполит части, казалось, сам готов был нырять. Погода не баловала - третий день моросил холодный, занудный дождь. Отчаявшись дождаться солнца - нам оно было необходимо для съемок на глубине - по бедности своей, мы в то время не имели не только подводного освещения, но даже пленки высокой чувствительности. Снимали на обычную черно-белую пленку, форсируя ее чувствительность многократно увеличенным временем проявления. Из снаряжения все, что у нас было - это пара аквалангов, плохо работающий самодельный компрессор и тяжеленный капризный фото бокс с массой рычагов и шестеренок, неизменно пропускавший чуть-чуть воды. Пользуясь случаем высокого покровительства, мы довели и бокс, и компрессор до рабочего состояния в мастерских военно-морской базы и уведомили местное командование, что готовы к погружениям. Утром инженер экспедиции разбудил меня и с нервным смехом предложил посмотреть судно, которое нам выделили для водолазных работ. Спустившись к пристани, я обомлел. У бонов отшвартовался огромный торпедолов - что-то среднее между минным тральщиком и сторожевиком. Эти суда предназначены для нахождения и подъема из воды торпед при учебных стрельбах. Горячо поблагодарив за помощь, мы попросили выделить что-нибудь поскромнее, например, шлюпку с этого самого торпедолова с матросом в придачу. Что сразу же и получили. Заканчивая последние приготовления, я услышал голос замполита. Он неизменно приходил на пирс каждое утро и внимательно наблюдал за нашими сборами. Наказав сидящему на веслах матросу, чтобы тот не уставал, зам по политчасти обратился ко мне:- Ищите корабль на середине бухты. Он лежит там. Сказанное было достаточно убедительно и в силу хорошо известного исторического факта специального затопления фрегата. Не могли же его топить на прибрежном мелководье… Помер глубины в центре бухты показал 22 метра, и я камнем рухнул в холодную воду. Проходимость среднего уха у меня отличная и я всегда погружаюсь с максимальной скоростью. Но на мне был новый гидрокостюм «Садко-2», и готовившие его помощники забыли вытащить затычки из ниппелей, подводящих воду к ушным раковинам. Так происходит компенсация наружного и внутреннего давления воздуха в ушах. Теперь образовалась воздушная прослойка, в которой давление оставалось неизменным, а недостаточно эластичная резина гермошлема не могла его компенсировать. Где-то метрах на десяти уши пронзила резкая боль. Я рывком оттянул край гермошлема, пропуская воду, но, видимо, сделал это с запозданием. Боль не проходила. Пришлось подняться на несколько метров и еще раз впустить в шлем холодную воду. Дна достиг быстро. Во все стороны расстилалась совершенно ровная и безжизненная, илистая пустыня. Стоило чуть потревожить осадки движением ласт, как подо мной словно взрывалась атомная бомба, закрывая все видимое пространство густыми клубами мути. Плыву вправо, влево - ничего. Лишь попалась какая-то труба, судя по весу металлическая и явно не имеющая к предмету поиска никакого отношения. Раз в пять минут встречаются сидящие прямо на иловом субстрате большие одинокие актинии. Они очень красивы и напоминают распустившиеся белые хризантемы. Минут через двадцать, изрядно замерзший, я подергал страховочный фал, дав команду тащить меня наверх к солнцу, которого мы никак не могли дождаться. В шлюпке, когда я отогревал окоченевшие пальцы, чтобы расстегнуть многочисленные застежки аппарата, ассистент, с испугом взглянув в мою сторону, почти прокричал:- У тебя кровь в шлеме! Расстегиваю зажим и рывком освобождаю голову. Волосы все в крови. Тонкой струйкой она течет из правого уха. Вердикт однозначен - порвана барабанная перепонка, и нырять теперь нельзя целый месяц. В санитарной части ухо промыли, как потом оказалось, этого категорически нельзя было делать, и заложили огромным ватным тампоном. Теперь я ничего не слышу. Дилемма нырять - не нырять не стояла. Легководолаз в группе – я один. Разрешение второй раз получить не реально. Да и добраться до дальневосточной бухты Постовая – не в пригород съездить… Следующий день не принес ничего нового. Я перенес поиски ближе к берегу, чтобы хоть немного уменьшить глубину. Заложив в перфорированное ухо баночку вазелина и полкилограмма ваты, я продолжал поиски, раз за разом ныряя со шлюпки под серым, низко висящим небом в такую же свинцово-серую и холодную воду. На третий день поисков к нам подошел плотный морячок.- Что снимаете, ребята?- «Палладу» ищем. Собеседник сделал удивленное лицо.- Так вы не там ищите. Я думал, вы что-то снимать туда ездите. Судно лежит вот здесь. Он ткнул пальцем себе под ноги и для убедительности добавил:- Я водолазный старшина. Сам несколько раз спускался на «Палладу». Обернувшись, я увидел спину быстро удалявшегося замполита... И снова меня объяло холодное и неприветливое море. Но глубина здесь была не в пример меньше. Уже на семи или восьми метрах я увидел дно, заваленное обломками различных деталей, падавших и выбрасываемых со швартующихся лодок. Я плыл над подводной мусоркой. Щупальца обрезков кабелей и тросов извивались во мгле, представляя для резинового костюма куда большую опасность, чем настоящие осьминоги. Во все стороны торчали куски разноцветных проводов каких-то электронных приборов. Вот показались большие листы зеленовато-серого металла. И никаких следов корабля. Поддеваю рукой металлический лист и вижу по его периметру ряд отверстий. Стоп! Отверстия прямоугольной формы. В некоторых из них торчат кованые гвозди. Это уж точно не с современных атомоходов. Чуть дальше подплываю к большой доске, окованной медным листом. Поднимаю голову. За ее краем вижу хаотично торчащие из ила большие, толстые шпангоуты. Я нашел «Палладу»! Однако того корабля, который я ожидал увидеть, не было. Лишь кое-где из ила торчали шпангоуты, да листы обшивки хаотично покрывали небольшие участки дна. Никакого намека на бушприт, палубные надстройки или остатки самой палубы. Сделав несколько фотографий, подобрав пару гвоздей, выпавших из обшивки, и кусок доски, я поднялся наверх. К более детальному обследованию не располагала чересчур холодная вода, дело происходило в начале июня, и состояние моих ушей. Сувениры мы отправили в местный музей имени Гончарова с короткой припиской о том, где и когда они были найдены. Второй раз на «Палладе» я побывал почти через десять лет. Опять не обошлось без специального разрешения, но на этот раз уставшие от частых посетителей моряки не проявили к нам столь трепетного внимания. На этот раз день раз стоял погожий. Пройдя по уже знакомому пирсу, я неожиданно обнаружил у его конца целую коллекцию предметов, поднятых со дна моря и явно принадлежащих знакомому паруснику. Горой громоздились вырванные куски обшивки, под некоторыми из них еще сохранился войлок - им оббивали наружные части корпуса судна для защиты от проникновения червей, разрушающих древесину. Рядом лежали широкие доски палубного настила и еще какие-то мелкие деревянные обломки. Как оказалось, на «Палладе» проводила работы очередная «изыскательская» экспедиция, на этот раз под флагом газеты «Комсомольская правда», добывая и поднимая на поверхность практически все, что попадалось под руку на глубине. Работали с размахом. Сопровождающий моряк поведал, что водолазы расчищают корпус и, потратив на это все лето, добились серьезных результатов. Опускаюсь прямо с пирса. И сразу вижу ряды знакомых шпангоутов. Они торчат из донного ила метра на три. Правый, по отношению ко мне, борт сохранился начительно лучше, и можно было какое-то время плыть вдоль него, ясно редставляя корпус большого корабля. Вплываю внутрь судна. Вода на этот раз значительно прозрачнее и теплее, у меня в руках хорошая модель подводной японской фотокамеры, и можно не торопиться. Делаю снимки шпангоутов, густо покрытых морскими водорослями, затем опускаюсь к самому дну. Здесь лес больших белых актиний. Они выстилают днище фрегата изнутри. Поднимаю небольшой обломок дерева. Он как камень. Древесина полностью минерализовалась. Даже циркулярная пила возьмет это дерево с большим трудом. Но ничто не может устоять перед морскими древоточцами. Там, где дерево не было покрыто слоем ила, оно сплошь изъедено червями, превратившими его в подобие пчелиных сот с тонкими перегородками. Никаких мелких деталей я уже не нахожу. Все подобрано «комсомольцами». Благо, если для музеев. Время от времени появляющиеся в прессе публикации с высказываниями о подъеме и восстановлении фрегата «Паллада», не более чем мнения дилетантов. Фрегата нет. И поднимать со дна бухты Постовой уже нечего. Здесь надо отдать должное энтузиастам из краеведческого музея города Советская Гавань. Обращаясь за помощью ко всем ныряющим на «Палладу», (покупать - у музея нет средств), его дирекция собрала неплохую коллекцию предметов, поднятых с судна, а главное, составила по рассказам ныряльщиков подробную карту-схему того, что лежит на дне бухты. Это единственный, достоверный документ, показывающий конец истории русского парусника, некогда гордо несшего Андреевский флаг.С. Мельникофф Дайвинг в Анапе © «Aquatic». г-к Анапа, пер. Кордонный, 1. Телефон: 8 (918) 445-45-52.

www.dive-anapa.ru

И. А. Гончаров Фрегат 'Паллада' - Документ

Сегодня, часу в пятом после обеда, мы впятером поехали на берег, взяли с собой самовар, невод и ружья. Наконец мы ступили на берег, на котором, вероятно, никогда не была нога европейца. Миссионерам сюда забираться было незачем, далеко и пусто. Броутон говорит или о другой бухте, или если и заглянул сюда, то на берег, по-видимому, не выходил, иначе бы он определил его верно.

Шлюпка наша остановилась у подошвы высоких холмов, на песчаной отмели. Тут, на шестах, раскинуты были сети для рыбы; текла речка аршина в два шириною. Весь берег усеян раковинами. Кроме сосны около деревень росли разные деревья, которых я до сих пор нигде еще не видал. У одного зелень была не зеленая, а пепельного цвета, у другого слишком зеленая, как у молодого лимонного дерева, потом были какие-то совсем голые деревья с иссохшим серым стволом, с иссохшими сучьями, как у проклятой смоковницы, но на этом сером стволе и сучьях росли другие, посторонние кусты самой свежей весенней зелени. Красиво, но и странно: неестественность, натяжка, точно нарумяненная и разряженная старуха!

К сожалению, с нами не было никого из наших любителей-натуралистов и некого было спросить об этих деревьях. Мы шли по вязкому песку прилива к хижинам, которые видели под деревьями. Жители между тем собирались вдали толпой; четверо из них, и, между прочим, один старик, с длинным посохом, сели рядом на траве и, кажется, готовились к церемониальной встрече, к речам, приветствиям или чему-нибудь подобному. Все младенцы человечества любят напыщенность, декорации и ходули. Но мы, бегло взглянув на них и кивнув им головой, равнодушно прошли дальше по берегу к деревне. Какими варварами и невежами сочли они нас! Они забыли всякую важность и бросились вслед за нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы мы не ходили к деревням; но мы и не хотели идти туда, а дошли только до горы, которая заграждала нам путь по берегу.

Мы видели, однако ж, что хижины были обмазаны глиной, не то что в Гамильтоне; видно, зима не шутит здесь; а теперь пока было жарко так, что мы сняли сюртуки и шли в жилетах, но всё нестерпимо, хотя солнце клонилось уже к западу. Корейцы шли за нами. Рослый, здоровый народ, атлеты с грубыми, смугло-красными лицами и руками: без всякой изнеженности в манерах, без изысканности и вкрадчивости, как японцы, без робости, как ликейцы, и без смышлености, как китайцы. Славные солдаты вышли бы из них: а они заражены китайской ученостью и пишут стихи! Отец Аввакум написал им на бумажке по-китайски, что мы, русские, вышли на берег погулять и трогать у них ничего не будем. Один из них прочитал и сам написал вопрос: "Русские люди, за каким делом пришли вы в наши края, по воле ветров, на парусах? и всё ли у вас здорово и благополучно? Мы люди низшие, второстепенные, видим, что вы особые, высшие люди". И всё это в стихах.

Я ушел с бароном Крюднером вперед и не знаю, что им отвечали. Корейцы окружили нас тотчас, лишь только мы остановились. Они тоже, как жители Гамильтона, рассматривали с большим любопытством наше платье, трогали за руки, за голову, за ноги и живо бормотали между собою.

Между тем наши закинули невод и поймали одну камбалу, одну морскую звезду и один трепанг. Вдруг подул сильный норд-вест и повеял таким холодом и так быстро сменил зной, что я едва успел надеть сюртук. Горы покрылись разорванными клочьями облаков, вода закипела, волны глухо зашумели.

Около нас во множестве летали по взморью огромные утки, красноносые кулики, чайки, голуби и много мелкой дичи. То там, то сям раздавались выстрелы, и к вечеру за ужином явилось лишнее и славное блюдо. Я подумывал, однако ж, как бы воротиться поскорее на фрегат: приготовлений к чаю никаких еще не было, а солнце уже закатывалось. У нас не было ничего, кроме сюртуков, а холод настал такой, что впору одеться в мех. По лугу паслись лошади, ростом с жеребят, между тем это не жеребята, а взрослые. Мы видели следы рогатого скота, колеи телег: видно, что корейцы домовитые люди.

Я пошел берегом к баркасу, который ушел за мыс, почти к морю, так что пришлось идти версты три. Вскоре ко мне присоединились барон Шлипенбах и Гошкевич, у которого в сумке шевелилось что-то живое: уж он успел набрать всякой всячины; в руках он нес пучок цветов и травы.

Наконец завидели баркас и пришли, когда он подымал уже верп и готовился отвалить. Мы были по крайней мере верстах в трех от фрегата. Луна взошла, но туман был так силен, что фрегат то пропадал из глаз, то вдруг появлялся; не раз мы его совсем теряли из виду и тогда правили по звездам, но и те закрывались. Мы плыли в облаке, которое неслось с неимоверной быстротою, закрывая горы, берега, воду, наконец, небо и луну. Сырость ужасная: фуражки и сюртуки были мокрые. На берегу мелькнул яркий огонь: упрямые товарищи наши остались пить чай.

Полтора часа тащились мы домой. С каким удовольствием уселись потом около чайного стола в каюте! Тут Гошкевичу торжественно принесли змею, такую большую, какой, за исключением удавов, мы не видали: аршина два длины и толстая. Она шевелилась в жестяном ящике; ее хотели пересадить оттуда в большую стеклянную банку со спиртом; она долго упрямилась, но когда выгнали, то и сами не рады были: она вдруг заскользила по полу, и ее поймали с трудом. Матрос нашел ее в кусте, на котором сидели еще аист и сорока. Зачем они собрались - неизвестно; может быть, разыгрывали какую-нибудь не написанную Крыловым басню.

28-е.

Сегодня туман не позволил делать промеров и осматривать берега. Зато корейцев целая толпа у нас. Мне видно из своей каюты, какие лица сделали они, когда у нас заиграла музыка. Один, услышав фортепиано в каюте, растянулся, от удивления, на полу.

С 1-го мая. Японское море и берег Кореи.

Наши съезжали всякий день для измерения глубины залива, а не то так поохотиться; поднимались по рекам внутрь, верст на двадцать, искали города. Я не участвовал в этих прогулках: путешествие - это книга; в ней останавливаешься на тех страницах, которые больше нравятся, а другие пробегаешь только для общей связи. "Как, новые, неисследованные места: да это находка! скоро совсем не будет таких мест", - скажут мне. И слава Богу, что не будет. Скучно с этими детьми. Притом корейцы не совсем новость для нас. Я выше сказал, что они моральную сторону заняли у китайцев; не знаю, кто дал им вещественную. Увидишь одну-две деревни, одну-две толпы - увидишь и всё: те же тесные кучи хижин, с вспаханными полями вокруг, те же белые широкие халаты на всех, широкие скулы, носы, похожие на трефовый туз, и клочок как будто конских волос вместо бороды да разинутые рты и тупые взгляды; пишут стихами, читают нараспев. На чем же тут долго останавливаться?

Если б еще можно было свободно проникнуть в города, посмотреть других жителей, их быт, а то не пускают. В природе нет никаких ярких особенностей: местность интересна настолько или потолику, сказал бы ученый путешественник, поколику она нова, как всякая новая местность.

Одну особенность заметил я у корейцев: на расспросы о положении их страны, городов они отвечают правду, охотно рассказывают, что они делают, чем занимаются. Они назвали залив, где мы стояли, по имени, также и все его берега, мысы, острова, деревни, сказали даже, что здесь родина их нынешнего короля; еще объявили, что южнее от них, на день езды, есть место, мимо которого мы уже прошли, большое и торговое, куда свозятся товары в государстве. "Какие же товары?" - спросили их. Хлеб, то есть пшеница, рис, потом металлы: железо, золото, серебро, и много разных других продуктов.

Даже на наши вопросы, можно ли привезти к ним товары на обмен, они отвечали утвердительно. Сказали ли бы всё это японцы, ликейцы, китайцы? ни за что. Видно, корейцы еще не научены опытом, не жили внешнею жизнью и не успели выработать себе политики. Да лучше если б и не выработали: скорее и легче переступили бы неизбежный шаг к сближению с европейцами и к перевоспитанию себя.

Впрочем, мы видели только поселян и земледельцев; высшие классы и правительство конечно имеют понятие о государственных сношениях, следовательно и о политике: они сносятся же с китайцами, с японцами и с ликейцами. Образ европейских сношений и жизни конечно им неизвестен. Здесь сказали нам жители, что о русских и о стране их они никогда не слыхивали. Мы не обиделись: они не слыхивали и об англичанах, и о французах тоже. Да спросите у нас, в степи где-нибудь, любого мужика, много ли он знает об англичанах, испанцах или итальянцах? не мешает ли он их под общим именем немцев, как корейцы мешают все народы, кроме китайцев и японцев, под именем варваров? Впрочем, корейцы должны иметь понятие о нас, то есть не здешние поселяне, а правительство их. Корейцы бывают в Пекине: наши, отец Аввакум и Гошкевич, видали их там и даже, кажется, по просьбе их что-то выписывали для них из России.

Здесь же нам сказали, что в корейской столице есть что-то вроде японского подворья, на котором живет до трехсот человек японцев; они торгуют своими товарами. А японцы каковы? На вопрос наш, торгуют ли они с корейцами, отвечали, что торгуют случайно, когда будто бы тех занесет бурей к их берегам.

Корейцы называют себя, или страну свою, Чаосин или Чаусин, а название Корея принадлежит одной из их старинных династий.

Мне кажется, всего бы удобнее завязывать сношения с ними теперь, когда они еще не закоренели в недоверчивости к европейцам и не заперлись от них и когда правительство не приняло сильных мер против иностранцев и их торговли. А народ очень склонен к мене. Как они бросились на стеклянную посуду, на медные пуговицы, на фарфор - на всё, что видели! На наши суконные сюртуки у них так и разбегались глаза; они гладили сукно, трогали сапоги. За пустую бутылку охотно отдавали свои огромные тростниковые шляпы. Все у нас наменяли этих шляп. Вон Фаддеев и мне выменял одну, как я ни упрашивал его не делать этого, и повесил в каюте. "У всех господ есть, у вашего высокоблагородия только нет", - упрямо отвечал он и повесил шляпу на гвоздь. Она заняла целую стену. Наменяли тоже множество трубок медных с чубуками из тростника. Больше им нечего менять. Требовали от них провизии, но они, подумав, опять попотчевали своим "пудди" и привезли только трех петухов, но ни быков, ни баранов, ни свиней.

Третьего дня наши ездили в речку и видели там какого-то начальника, который приехал верхом с музыкантами. Его потчевали чаем, хотели подарить сукна, но он, поблагодарив, отказался, сказав, что не смеет принять без разрешения высшего начальства, что у них законы строги и по этим законам не должно брать подарков.

Толпа сменяла другую с утра до вечера, пока мы стояли на якоре. Как еще дети натуры, с примесью значительной дозы дикости, они не могли не взглянуть и враждебно на новых пришельцев, что и случилось. Третьего дня вечером корейцы собрались толпой на скале, около которой один из наших измерял глубину, и стали кидать каменья в шлюпку. По ним выстрелили холостым зарядом, но они, по-видимому, мало имеют понятия об огнестрельном оружии. Утром вчера послали в ближайшую к этой скале деревню бумагу с требованием объяснения. Они вечером прислали ответ, в котором просили извинения, сказали, что кидали каменья мальчишки, "у которых нет смысла". Это неправда: мальчишки эти были вершков четырнадцати ростом, с бородой, с волосами, собранными в густой пучок на маковке, а мальчишки у них ходят, как наши девчонки, с косой и пробором среди головы.

Только лишь прочли этот ответ, как вдруг воротилась партия наших из поездки в реку, верст за десять. Все они были очень взволнованы: им грозила большая опасность. На одном берегу собралось множество народа; некоторые просили знаками наших пристать, показывая какую-то бумагу, и когда они пристали, то корейцы бумаги не дали, а привели одного мужчину, положили его на землю и начали бить какой-то палкой в виде лопатки. После этого положили точно так же и того, который бил лопаткою, и стали бить и его. Наши нашли эту комедию очень глупой и пошли прочь; тогда один из битых бросился за ними, схватил одного из матросов и потащил в толпу. Там его стали было тащить в разные стороны, но матросы бросились и отбили. Корейцы стали нападать и на этих, но они с такою силою, ловкостью и яростью схватили несколько человек и такую задали им потасовку, что прочие отступили. Когда наши стали садиться в катер, корейцы начали бросать каменья и свинчатки и некоторых ушибли до крови; тогда в них выстрелили дробью, которая назначалась для дичи, и, кажется, одного ранили. Этим несколько остановили нападение, но корейцы продолжали бросать каменья, пока наши успели отвалить.

На другой день рано утром отправлен был баркас и катера, с вооруженными людьми, к тому месту, где это случилось. Из деревни все выбрались вон с женами и с имуществом; остались только старики. Их-то и надо было. От них потребовали объяснения о случившемся. Старики, с поклонами, объяснили, что несколько негодяев смутили толпу и что они, старшие, не могли унять и просили, чтобы на них не взыскали, "отцы за детей не отвечают" и т. п. Они прибавили еще, что виновные ранены, и один даже будто бы смертельно - и уже тем наказаны. Делать с ними нечего, но положено отдать в первом месте, где мы остановимся, для отсылки в их столицу, бумагу о случившемся.

Сегодня, часу во втором пополудни, мы снялись с якоря и вот теперь покачиваемся легонько в море. Ночь лунная, но холодная, хоть бы и в России впору.

Я забыл сказать, что большой залив, который мы только что покинули, описав его подробно, назвали, в честь покойного адмирала Лазарева, его именем.

5 мая. Японское море; корейский берег.

Мы только что сегодня вступили в 41° широты, и то двинул нас внезапно подувший попутный ветер. Идем всё подле берега; опись продолжается. Корея кончается в 43 градусе. Там начинается манчжурский берег. Сегодня, с кочующих по морю лодок, опять набралась на фрегат куча корейцев. Я не выходил; ко мне в каюту заглянули две-три косматые головы и смугло-желтые лица. Крику, шуму! Когда у нас все четыреста человек матросов в действии, наверху такого шуму нет. Один украл у Посьета серебряную ложку и спрятал в свои широкие панталоны. Ложку отняли, а вора за чуб вывели из каюты.

После обеда я смотрел на берега, мимо которых мы шли: крутые, обрывистые скалы, все из базальта, громадами теснятся одна над другой. Обрывисто, круто. Горе плавателям, которые разобьются тут: спасения нет. Если и достигнешь берега, влезть на него всё равно что на гладкую, отвесную стену. Нигде не видать ни жилья, ни леса. Бледная зелень кое-где покрывает крутые ребра гор. Берег вдруг заворотил к W, и мы держим вслед за изгибами. Скоро должна быть пограничная с Манчжуриею река Тамань, или Тюймэн, или Тай-мень, что-то такое.

Часа два назад, около полуночи, Крюднер вдруг позвал меня на ют послушать, как дышит кит. "Я, кроме скрипа снастей, ничего не слышу", сказал я, послушавши немного. "Погодите, погодите... слышите?" - сказал он. "Право, нет; это манильские травяные снасти с музыкой..." Но в это время вдруг под самой кормой раздалось густое, тяжелое и продолжительное дыхание, как будто рядом с нами шел паровоз. "Что, слышите?" - сказал Крюднер. "Да; только неужели это кит?.." Вдруг опять вздох, еще сильнее, раздался внизу, прямо под нашими ногами. "Что это такое, не знаешь ли ты?" - спросил я моего фаворита, сигнальщика Феодорова, который стоял тут же. "Это не кит, отвечал он, - это всё водяные: их тут много!.." - прибавил он, с пренебрежением махнул рукой на бездну и, повернувшись к ней спиной, сам вздохнул немного легче кита.

9-е мая.

Наконец отыскали и пограничную реку Тайманьга; мы остановились миль за шесть от нее. Наши вчера целый день ездили промерять и описывать ее. Говорят, что это широкая, версты в две с половиной, река с удобным фарватером. Вы, конечно, с жадностью прочтете со временем подробное и специальное описание всего корейского берега и реки, которое вот в эту минуту, за стеной, делает сосед мой Пещуров, сильно участвующий в описи этих мест. Я передаю вам только самое общее и поверхностное понятие, не поверенное циркулем и линейкой.

Не без удовольствия простимся мы не сегодня, так завтра с Кореей. Уж наши видели пограничную стражу на противоположном от Кореи берегу реки. Тут начинается Манчжурия, и берег с этих мест исследован Лаперузом.

Кто знает что-нибудь о Корее? Только одни китайцы занимаются отчасти ею, то есть берут с нее годичную дань, да еще японцы ведут небольшую торговлю с нею; а между тем посмотрите, что отец Иакинф рассказывает во 2-й части статистического описания Манчжурии, Монголии и проч. об этой земле, занимающей 8є по меридиану.

Корейское государство, или Чао-сян, формировалось в эпоху троян, первобытных греков. Здесь разыгрывались свои "Илиады", были Аяксы, Гекторы, Ахиллесы. За Гомером дела никогда не станет. Я уже сказал, какие охотники корейцы сочинять стихи. Даже одна корейская королева, покорив соседнюю область, сама сочинила оду на это событие и послала ко двору китайского богдыхана, который, пишет Иакинф, был этим очень доволен. Только имена здешних Агамемнонов и Гекторов никак не пришлись бы в наши стихи, а впрочем, попробуйте: Вэй-мань, Цицзы, Вэй-ю-цюй и т. д. Город, вроде Илиона, называли Пьхин-сян.

Но это всё темные времена корейской истории; она проясняется немного с третьего века по Рождеству Христову. Первобытные жители в ней были одних племен с манчжурами, которых сибиряки называют тунгусами. К ним присоединились китайские выходцы. После Рождества Христова один из тунгус, Гао, основал царство Гао-ли.

Отец Иакинф говорит, что европейцы это имя как-то ухитрились переделать в Корею. Это правдоподобно. До сих пор жители многих островов Восточного океана, в том числе японцы, канаки (на Сандвичевых островах) и ликейцы, букву л заменяют буквой р. Одни называют японскую и китайскую милю ли, другие - ри; одни Ликейские острова зовут Лиу-киу, другие - Риу-киу, третьи, наконец, Ру-ку; Гонолюлю многие зовут и пишут Гоноруру. Отчего ж не переделать Гао-ли в Ко-ри? И в переделке этой виноваты не европейцы, а сами же корейцы. Когда я при них произнес: "Корея", они толпой повторили: "Кори, Кори!" - и тут же, чрез отца Аввакума, объяснили, что это имя их древнего королевского дома. Поэтому вся переделка европейцев состоит в том, что они из Ко-ри сделали Корея. Да много ли тут оставалось сделать?

По основании царства Гао-ли судьба, в виде китайцев, японцев, монголов, пошла играть им, то есть покорять, разорять, низвергать старые и утверждать новые династии. Корейские короли, не имея довольно силы бороться с судьбой, предпочли добровольно подчиниться китайской державе. Китайцы то сделают Корею своею областью, то посовестятся и восстановят опять ее самостоятельность. А когда на Китай, в V веке, хлынули монголы, корейцы покорились и им. Иногда же они вдруг обидятся и вздумают отделиться от Китая, но ненадолго: китайцы или покорят их, или они сами же опять попросят взять себя в опеку.

За эту покорность и признание старшинства Китая китайцы наградили данников своими познаниями, отчасти языком, так что корейцы пишут, чуть что поважнее и поученее, китайским, а что попроще - своим языком. Я видел их книги: письмена не такие кудрявые и сложные, как у китайцев. Далее китайцы наградили их изделиями своих мануфактур и искусством писать стихи. Иногда случалось даже так, что китайцы покровительствовали корейцам и в то же время не мешали брать с них дань монголам и тунгусам. Наконец, в исходе XIV века, вступил на престол дом Ли, который царствует и теперь, платя дань или посылая подарки манчжурской, царствующей в Китае династии.

Корея разделяется на восемь областей, или дорог, по сказанию отца Иакинфа. Пощажу ваш слух от названий; если полюбопытствуете, загляните сами в книгу знаменитого синолога. Читая эти страницы, испещренные названиями какого-то птичьего языка, исполненные этнографических, географических, филологических данных о крае, известном нам только по имени, благоговею перед всесокрушающею любознательностью и громадным терпением ученого отца и робко краду у него вышеприведенные отрывочные сведения о Корее - всё для вас. Может быть, вы удовольствуетесь этим и не пойдете сами в лабиринт этих имен: когда вам? того гляди, пропадет впечатление от вчерашней оперы.

18 мая мы вошли в Татарский пролив. Нас сутки хорошо нес попутный ветер, потом задержали штили, потом подули противные N и NO ветра, нанося с матсмайского берега холод, дождь и туман. Какой скачок от тропиков! Не знаем, куда спрятаться от холода. Придет ночь - мученье раздеваться и ложиться, а вставать еще хуже.

По временам мы видим берег, вдоль которого идем к северу, потом опять туман скроет его. По ночам иногда слышится визг: кто говорит - сивучата пищат, кто - тюлени. Похоже на последнее, если только тюлени могут пищать, похоже потому, что днем иногда они целыми стаями играют у фрегата, выставляя свои головы, гоняясь точно взапуски между собою. Во всяком случае, это водяные, как и сигнальщик Феодоров полагает.

Вчера, 17-го, какая встреча: обедаем; говорят, шкуна какая-то видна. Велено поднять флаг и выпалить из пушки. Она подняла наш флаг. Браво! Шкуна "Восток" идет к нам с вестями из Европы, с письмами... Всё ожило. Через час мы читали газеты, знали всё, что случилось в Европе по март. Пошли толки, рассуждения, ожидания. Нашим судам велено идти к русским берегам. Что-то будет? Скорей бы добраться: всего двести пятьдесят миль осталось до места, где предположено ждать дальнейших приказаний.

Холодно, скучно, как осенью, когда у нас, на севере, всё сжимается, когда и человек уходит в себя, надолго отказываясь от восприимчивости внешних впечатлений, и делается грустен поневоле. Но это перед зимой, а тут и весной то же самое. Нет ничего, что бы предвещало в природе возобновление жизни со всею ее прелестью. Всем бы хотелось на берег, между прочим и потому, что провизия на исходе. На столе чаще стала появляться солонина и овощи. Из животного царства осталось на фрегате два-три барана, которые не могут стоять на ногах, две-три свиньи, которые не хотят стоять на ногах, пять-шесть кур, одна утка и один кот. Пора, пора...

20-го числа.

"Что нового?" - спросил я Фаддеева, который пришел будить меня. "Сейчас на якорь будем становиться, - сказал он, - канат велено доставать". В самом деле, я услышал приятный для утомленного путешественника звук: грохотанье доставаемого из трюма якорного каната.

Вы не совсем доверяйте, когда услышите от моряка слово "канат". Канат - это цепь, на которую можно привязать полдюжины слонов - не сорвутся. Он держит якорь в сто пятьдесят пуд. Вот когда скажут пеньковый канат, так это в самом деле канат.

Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли всё в виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.

"Вот за этим мысом должен быть вход, - говорит дед, - надо только обогнуть его. - Право! куда лево кладешь?" - прибавил он, обращаясь к рулевому. Минут через десять кто-то пришел снизу. "Где вход?" - спросил вновь пришедший. "Да вот мыс..." - хотел показать дед - глядь, а мыса нет. "Что за чудо! Где ж он? сию минуту был", - говорил он. "Марса-фалы отдать!" - закричал вахтенный. Порыв ветра нагнал холод, дождь, туман, фрегат сильно накренило - и берегов как не бывало: всё закрылось белой мглой; во ста саженях не стало видно ничего, даже шкуны, которая всё время качалась, то с одного, то с другого бока у нас. Ну, поскорей отлавировываться от берега! Надеялись, что шквал пройдет, и мы войдем. Нет: ветер установился, и туман тоже, да такой, что закутал верхние паруса.

Вечер так и прошел; мы были вместо десяти уже в шестнадцати милях от берега. "Ну, завтра чем свет войдем", - говорили мы, ложась спать. "Что нового?" - спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. "Васька жаворонка съел", - сказал он. "Что ты, где ж он взял?" - "Поймал на сетках". - "Ну что ж не отняли?" - "Ушел в ростры, не могли отыскать". - "Жаль! Ну а еще что?" - "Еще - ничего". - "Как ничего: а на якорь становиться?" - "Куда те становиться: ишь какая погода! со шканцев на бак не видать".

Мы проскитались опять целый день, лавируя по проливу и удерживая позицию. Ветер дул свирепо, волна, не слишком большая, но острая, производила неприятную качку, неожиданно толкая в бока. На другой день к вечеру я вышел наверх; смотрю: все толпятся на юте. "Что такое?" спрашиваю. "Входим", - говорят. В самом деле, мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом - сосен, берез, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в берега, а большой залив шел сам по себе еще мили на две дальше. Вода не шелохнется, воздух покоен, а в море, за мысами, свирепствует ветер. В маленькой бухте, куда мы шли, стояло уже опередившее нас наше судно "Князь Меншиков", почти у самого берега. На берегу успели разбить палатки. Около них толпится человек десять людей, с судов же; бегают собаки. Мы стали на якорь.

Что это за край; где мы? сам не знаю, да и никто не знает: кто тут бывал и кто пойдет в эту дичь и глушь?

Кто тут живет? что за народ? Народов много, а не живет никто.

Здешние народы, с которыми успели поговорить, не знаю, на каком языке, наши матросы, умеющие объясняться по-своему со всеми народами мира, называют себя орочаны, мангу, кекель. Что это, племена или фамильные названия? И этого не знаю. Наши большую часть из них называют общим именем тунгусов. Они не живут тут, а бродят с места на место, приходят к морю ловить рыбу. За ними же скоро, говорят, придут медведи за этим же. Мы пока делаем то же: рыбы пропасть, камбала, бычки, форели, род налимов. Скоро пойдет периодическая рыба из породы красных, сельди и т. п. У нас теперь рыба и рыба на столе. Вместо лошадей на берегу бродят десятка три тощих собак; но тут же с берегов выглядывает из чащи леса полная невозможность ездить ни на собаках, ни на лошадях, ни даже ходить пешком. Я пробовал и вяз в болоте, спотыкался о пни и сучья.

Какой же это берег? что за бухта? - спросите вы. Да всё тянется глухой, манчжурский, следовательно принадлежащий китайцам, берег.

Июнь.

Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели, сесть на стул, а затем сделать шаг к двери и всё тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.

Хожу по лесу, да лес такой бестолковый, не то что тропический: там или вовсе не продерешься сквозь чащу, а если продерешься, то не налюбуешься красотой деревьев, их группировкой, разнообразием; а здесь можно продраться везде, но деревья стоят так однообразно, прямо, как свечки: пихта, лиственница, ель; ель, лиственница, пихта, изредка береза; куда ни взглянешь, везде этот частокол; взгляд теряется в печальной бесконечности леса. Здесь все деревья мешают друг другу расти, и ни одно не выигрывает на счет другого. В тропиках, если одно дерево убивает жизнь вокруг, зато разрастется само так широко, великолепно!

gigabaza.ru

В подводном музее. - Экспедиции. - Каталог статей

Мы летим на Дальний Восток.

По роду службы приходится много ездить по стране, путешествовать вблизи моря. «Как прекрасна жизнь, между прочим, и потому, что человек может путешествовать»,- писал великий русский писатель Иван Александрович Гончаров. Многие знают Гончарова как романиста, но Иван Александрович оставил после себя замечательные путевые заметки, ставшие образцом классического описания путешествий.

Путешествовал Гончаров на фрегате «Паллада» из Петербурга к далеким берегам Японии. Плавание вокруг Африки, мимо Индии, Малайи и Китая длилось два года. И хотя это была служебная поездка, но это не мешало ему видеть, знать все то, «что с детства читал, как сказку, едва веря тому, что говорят».

Путешествие Гончарова на «Палладе» заканчивалось в Императорской бухте – ныне Совгань в Татарском проливе. Трагическая участь фрегата, затопленного самим экипажем в 1856 году, взволнует любого. Место, где затонула «Паллада», было близко от района действий нашей группы, и перед отъездом мы решили посетить корабль под водой.

«Паллада» была спущена на воду в Петербурге 1 сентября 1832 года. Первым ее командиром был молодой тогда еще капитан-лейтенант Нахимов. Фрегат входил в эскадру прославленного адмирала Беллинсгаузена и предназначался для кругосветных плаваний.

Одним из самых значительных в истории корабля было его плавание к берегам Японии в 1852-1854 годах. Ставшее его последним, это плавание сделало корабль бессмертным в истории русского флота.

Фрегат «Паллада» в сопровождении двух меньших судов - шхуны «Восток» и транспорта «Кн. Меншиков» - был снаряжен в Японию для установления дипломатических, торговых и деловых связей. Войдя в 1853 году первый раз в японский порт Нагасаки, дипломатическая миссия, возглавляемая адмиралом Путятиным, более трех месяцев стояла на рейде в порту.

Страна восходящего солнца, бывшая в то время загадкой для европейцев, очень неохотно шла на установление контактов, как дипломатических, так и деловых. Разразившаяся к этому времени Крымская война заставила изменить задачу группы Путятина. Переговоры были прерваны, а маленькая флотилия, ставшая боевой группой, взяла курс на Охотское море.

И вот мы на Дальнем Востоке. Он встретил нас туманами и дождями, и все же погода не испортила радости первой встречи. Недалеко от Владивостока есть остров, носящий имя адмирала Путятина. На острове растут лотосы и сосны, а море вокруг острова голубое, прозрачное, и трудятся в море рыбаки и подводные добытчики – водолазы. Они собирают мирный морской урожай. Очень хотелось нам увидеть стоящим у берегов острова величественный белокрылый корабль, уж очень свежи были впечатления от прочитанной истории.

В конце лета мы наконец попадаем в Совгавань.  Здесь в конце мая 1854 года первый раз прошел фрегат «Паллада». В путевых заметках Гончаров писал: «… мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелкие лесом  - сосен, берез, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдававшиеся в берега, а большой залив шел сам по себе еще мили на две дальше. В маленькой бухте, куда мы вошли, стояло уже опередившее нас наше судно «Кн. Меншиков» почти у самого берега».

До сих пор берег этот, у которого бросил якорь транспорт, носит название полуострова Меншикова.

На берегу, где когда-то командой судна были разбиты первые палатки, стоит чугунный крест – памятник матросам и казакам, погибшим от цинги. Жили на этом береговом посту команды и других судов. Но нас особенно дорого, что первой зимовала здесь, у потрепанного долгими переходами разоруженного фрегата, горстка матросов с «Паллады». Отсутствие ремонтных средств в Императорской бухте и сложность буксировки пятидесятиметрового корабля для ремонта в устье Амура вынудили списать с него основную команду и разоружить его. В 1856 году фрегат был взорван и затоплен по приказу командующего Тихоокеанским флотом, «не давая неприятелю случая похвастаться захватом русского судна».

Так закончилась история плавания «Паллады», но русские люди не забывали корабль. В 1888 году на фрегат первый раз спускались водолазы, потом обследовали корабль в 1914 году и 1936 годах. В 1940 году было даже решено поднять остов судна как исторический памятник, опять в историю «Паллады» вмешалась войны.

Мы спускаемся к берегу, с нетерпением натягиваем шерстяное белье, надеваем гидрокомбинезоны, акваланги. Спущенный в воду линь теряется в голубой мгле. Пять, семь, десять, пятнадцать метров, красные пятиметровые отметки на лине убегают в воду. Ныряем и на глубине восемнадцати метров замечаем борт судна. Как ребра исполинского ископаемого торчат шпангоуты. Оплываем раз, другой вокруг корабля. Кормовая часть вся разрушена взрывом, левый борт почти сравнялся с грунтом, но дух захватывает, когда плывешь у правого борта. Бойницы обросли водорослями и актиниями, медные иллюминаторы и изъеденная морем медная обшивка стали пристанищем мелких рыбешек. Рыбки при нашем приближении быстро заплывают в свои щели и бойницы. Вот прижался к черному шпангоуту тихоокеанский бык, глаза его неподвижно смотрят на нас, и трудно поверить, что это живое существо. Трогаем его рукой, и только облачко мути напоминает о том, что здесь лежала рыба. А вот тихоокеанский краб выставил перед собой клешни и поводит глазами-шариками, этого рукой не потрогаешь.

Вокруг кишит своя, подводная жизнь, на бортах распустили щупальца колонии актиний. Они ярко-белые, кремовые и фиолетовые и отчетливо видны в сумраке двадцатиметровой глубины. И это вторая жизнь корабля, его новые обитатели и хозяева так необычны, что мы забываем о холоде и двадцатиметровой толще воды над нами. Наши подводные фонарики вырывают из тьмы все новые и новые картины: обуглившийся шпангоут или люк иллюминатора, якорную цепь или клюз.

Рядом с остовом «Паллады» лежит большой адмиралтейский якорь. Кусок цепи, идущий к нему, оброс водорослями и только угадывается по очертаниям. Грунт почти полностью засосал якорь, сто лет лежат рядом корабль и его вечный слуга- якорь.

Фотографируя фрегат под водой, мы плаваем у его бортов и над палубой, внутрь судна проникнуть нам не удается: надстройка прогнила и обрушилась. Палуба вся занесена вековым слоем ила, да и прочность ее сомнительна. Еще в Ленинграде в Военно-Морском Музее мы узнали, что при своем первом погружении на корабль водолаз провалился сквозь прогнившую палубу и повис вниз головой, и только чистая случайность помогла спастись водолазу. Мы ограничились внешним осмотром и фотоснимками остова судна, мутная вода и плохое освещение не позволили нам сделать панорамных снимков судна.

Отломив кусок шпангоута и медной обшивки с коваными медными гвоздями, мы поспешили наверх.

Свидание с «Палладой» состоялось, и мы рады, что побывали в «подводном музее», ведь не всякому удается своими глазами увидеть полуистлевшее судно и своими руками потрогать его. Но это не главное; главное то, что мы открыли путь для аквалангистов в этот подводный музей. Хочется, чтобы был снят подводный фильм о кораблях-героях, где одним из эпизодов может быть и сюжет о «Палладе».

Автор: А. Рогов, инструктор подводного спорта

Набор (со страниц журнала "Спортсмен-Подводник"): А. Михайлов, П. Федоров

hmhsbritannic.ucoz.ru

Поход вокруг Японии 2006 2стр

предыдущая страница

Нагасаки

Нагасаки оказался очень интересным городом. Власти оформили нас до полудня, потом мы перешли на стоянку в небольшую гостевую марину в центре города, лодка еле влезла в кроватку. Нагасаки - место, с которого началось проникновение западной цивилизации в Японию. В бухте был тогда отсыпан искусственный остров, который назвали Деджима, на который вел подъемный мост с охраной. Голландское поселение, пристани, склады - все размещалось здесь, чтобы "зараза" распространялась помедленней.

Вот здесь мы и стоим, называется Nagasaki Dejima Wharf. В первый раз в своей жизни мы с лодкой стоим в таком приличном месте. Рядом по набережной гуляет народ, из кафешек льется негромкая живая музыка. Теплый южный город, воздух наполнен незнакомыми тропическими запахами, спокойствием и ленью. Здесь никто никуда не спешит, люди встречаются, останавливаются и с удовольствием общаются, не считая времени.

Настилы в марине из красного дерева, прикручены нерж. винтами. Первую неделю стоянка, вода и электричество бесплатные, мы заплатили только 500 иен за магнитную карточку - ключ от калитки на пирс. Потом побегали по городу и в поисках обзорной точки, естественно, залезли на вершину горы.

Верфи Мицубиси со строящимися судами, похоже, в основном для Китая, занимают большую часть судоходной части бухты. Все доки заняты новостроем, город живет этими верфями. Город очень красив, сильное влияние Европы, плюс замечательный рельеф, глубокая безопасная бухта. В то же время он совсем другой, чем, к примеру курортный городок Цуруга. Местами грязноватый, загроможденный гигантскими металлическими конструкциями, доками, этот город - работяга, его жители всегда были и остаются сейчас кораблестроителями, хотя туристы сейчас тоже заполняют его улицы. Кривые узкие улочки очень круто поднимаются по горам. Дома в основном малоэтажные.

Велорикши крутят педали на своих трехколесных агрегатах современного дизайна в потоке машин. Ночью молодежь катается на скейтах и мотоциклах без глушителя.

Мы ходили по городу целыми днями, общались с местными, попробовали фирменной нагасакской лапши "камчон" с морепродуктами. Незнакомые люди подходили знакомиться, сначала было странно, потом я понял - мы почти единственные здесь европейцы, им просто интересно - кто эти новенькие, откуда. Удивительно неплохо можно поговорить по английски, да и японский начинаем осваивать. Русских здесь не видели очень давно, практически со времен царевича Алексея, хабамастер сказал, что пару лет назад заходил моторный катамаран из России, а яхтенного народа на его памяти не было вообще. Тем не менее, пару раз мы увидели кириллицу на улицах Нагасаки.

Маленькая кофейня, с русским названием "Дача", в качестве оформления лейка, тазик. Почему "дача"? Местные сказали - была зима, когда мы решили открыть здесь кафе, а у русских холодно, вот такая незамысловатая идея... Второй раз мы увидели русские буквы на вывеске ресторана Харбин - русские блюда.

На второй день мы на трамвае съездили в музей атомной бомбардировки. На месте взрыва разбит большой парк, с фрагментами зданий, уничтоженных тогда взрывом. Мемориал оставил глубокое впечатление, несмотря, что факты знакомы каждому из нас с детства, реальность намного страшней. Нагасаки еще повезло, американцы промазали, или по какой другой причине, но бомба взорвалась в пригороде, в паре сотен метров от городской тюрьмы и рядом с католическим костелом. От тюрьмы остались только фундаменты, от костела фрагмент стены со скульптурной группой. Здесь мгновенно погибли десятки тысяч людей.

Нагасаки - город кошек. Нигде в Японии, ни до, ни после, я не видел такого их количества. Кошка, по японски - Нэко, порода в Нагасаки какая-то своя, с коротким, словно пополам обрубленным хвостом. В основном рыжего цвета. Кошки - единственные, кто гуляет сам по себе, чего нельзя сказать о собаках. Собака по японски Ину. Каждая собака в Японии на поводке, и МОЛЧИТ. Только в Хакодате (ну хотя это уже почти Россия), и только однажды, я услышал, как собачка гавкнула на проходящую машину. Потрясенный до глубины души молчанием собак, я спросил у Юрико (нашей японской знакомой, что делала нам приглашения) - как так? Им что операции делают, они какие-то замороженные, почему такое неестественное поведение? Она сказала - соседи не любят шума, собаки должны соответствовать. Поэтому выводят специальные породы собак, и воспитывают в японском духе. Шумных, по-видимому, пускают на колбасу. Так что идет (видел в Иокогаме) женщина в форме гостиничного сервиса и ведет на поводках бульку (бультерьера), дога, и пару японских собачек, похожих на мелких лаек. Все степенно вышагивают, не глядя на прохожих, машины, да и друг на друга. Очень аристократично.

Ну а кошки - это кошки. Вечером, когда по узкой улочке мы поднимались в баню (унсэн), они по-весеннему орали и шмыгали из-под ног совсем по нашему. А морды у котов были расцарапаны в кровь.

Вот такой корабль стоял по соседству с нами. С навигацией и радаром, я так понял, что он и в море ходит. Паруса прямые, плетеные как циновки, собираются горизонтальной "гармошкой".

И большие глаза, чтобы лодка видела, куда идет!

В общем - Нагасаки, это просто песня. И девушки здесь красивые, как в той песне.

Нагасаки - Осака

Выход из Нагасаки 19.06.06 в 11-36Переход до Осака, Hokko-marina 23.06.06 в 20-30, 480 морских миль.

схема перехода

Из письма домой "Сегодня в районе полудня мы ушли из Нагасаки, и шпарим теперь дальше на юг. Не стали даже заправляться, у нас почти полный запас топлива. Воды залили, сегодня искупался в море, вода 25,5 градусов, потом еще и опреснился в душе. Толя учит нас японскому, не знаю, толк будет, или нет. Но ходили сегодня в контору капитана порта, изъяснялся доходчиво - поставили мне печать на судовую роль, и отправили в море.

....Вчера какие-то пацаны приехали на водных мотоциклах кататься прямо на территории порта. С полчаса получилось... потом подходит катер, с улыбкой объявляет - "коста гуардо" (Береговая охрана)... Те - Ха-ха-ха!!! Ну их и арестовали, что-то внушали, потом они быстренько все ушли. По ночам постоянно был слышен стук скейтов, молодежь штурмовала пандусы. Видимо, отрываются в субботу-воскресенье. Школьники учились даже в субботу, потом, видимо, у них были какие-то спецзанятия, они волокли домой огромные сумки помимо школьных, некоторые даже на колесиках. Отдохнули мы очень здорово, тем более, что сейчас установилась хорошая погода, ветра маловато, правда, зато солнечно и тепло. Идем на юг, наверное, на Вадиной вахте будем проходить южный мыс. Дальше - только на север, ближе к дому. Чайки пропали уже около Уллындо, дальше в море встречались только различные виды буревестников, в Нагасаки, портовом городе, чаек совсем нет, вместо них - коршуны.

 Сейчас, в море, буревестники исчезли, вместо них появились олуши - очень интересные тропические птички, которые с высоты с разгону ныряют в воду. Видел большую рыбу, не меньше двух-трех метров, которая неподалеку проплыла поперек нашего кильватера, высунув спинной и хвостовой плавник. Наверное, акула, Толя считает, что это была "рыба-сержант". Вода - 25С. Появилось свободное время, пытаюсь работать "радисткой Кэт", пока получается не очень. Мы уже давно сменили море - идем в Восточно-китайском, а вечером выйдем в Филиппинское море. В Тихий океан - после Иокогамы."

Уже через несколько часов после выхода с Нагасаки по левому борту открылся мрачный остров, издалека похожий на линкор. Душераздирающее зрелище.

Многие годы здесь добывали уголь, жили тысячи людей. Теперь все пришло в запустение, и здания медленно разрушаются.

Ветра в целом было мало, но местами в течение нескольких часов дуло вполне прилично, до 10 метров в секунду. Именно в этих местах по побережью располагаются поля огромных ветряков. Стойкое ощущение, что ветер образуется от их вращения, стоит лодке пройти чуть дальше, как ветер стихает.

В середине следующего дня впереди открывается идеально правильный конус вулкана Каймон, справа, далеко на юге - остров, окутанный дымом и паром. Тоже вулкан, и притом действующий, на острове Куросима. С побережья Кюсю тоже поднимаются облака пара, здесь, на Кагосиме, людей лечат от многих болезней, закапывая в землю, согретую подземным теплом. Страна вулканического происхождения. Огибаем южный мыс острова Кюсю - Сата, и поворачиваем на северо-восток. Мы уже в Филиппинском море. Как обычно, на мысах, в местах поворота судоходных трасс многолюдно. Еще на подходе нас подошел проведать корабль береговой охраны, потом облетел вертолет, в море одновременно можно наблюдать несколько судов. За мысом нас подхватило попутное течение - благословенное Куросио. Течение местами добавляет несколько узлов хода, но идет "рекой", стоит соскочить со стремнины, и можно получить встречный поток. На поверхности границы этих потоков прекрасно видно, маневрируем, идем с ветром в галфвинд, с ходом по GPS до 10 узлов. От мыса Сата до пролива Ики, первого из двух на входе в залив Осака, идем по трассе, отмеченной огромными глубоководными буями. Буй выглядит очень внушительно, у него высоко поднятая палуба с леерным ограждением (наверное там есть и все необходимое для потерпевших бедствие), и стоит он на якоре над полукилометровым слоем воды. И это на течении до пяти узлов. Волны разбиваются о его борт, брызги вздымаются до мачты с мигалкой, с другой стороны остается кильватерный след.

22.06.06

Из письма домой "Ура! Сегодня я, наконец, связался с одним дядькой из Минска, нам удалось провести связь. Плохо, правда он меня слышал, на пятерочку из девяти, но тем не менее -довели до конца. Потом пытался телеграфом работать с Хабаровским краем, тут уж наполовину - я их принял, они меня потом потеряли. Во Владике, я смотрю по метеокарте, начинает теплеть, надеюсь на это. А то просто стыдно писать, нет мне прощения, (сумимасен, по-японски) у нас тут рай. Вода 27-28, воздух 30, но более-менее сухо, так что в лодке комфорт, не жарко. Дует ровный юг, течение попутное, лодка идет 5 -7 узлов на северо-восток. Впереди Осака. Пытаемся ловить рыбу на ходу, пока никак. К нам на следующий переход Осака-Иокогама пассажиром просится японец. Мы тут подумали и решили, что пассажиров нам не надо - хочет в экипаж, пусть учится готовить и ловить рыбу, будет нас приобщать к японской кухне и открывать японские рыболовные секреты. Представляете - на яхте "Чава" повар-японец.... Я падаю и дрыгаю ногами от смеха. По морю плывут большими группами физалии - "португальские военные кораблики" - такие пузырчатые штучки, говорят, (старпом Вадя сказал, он у нас отвечал за технику безопасности) очень ядовитые. Ну, мы выбирали моменты, купались, когда их не было, так что повезло. Каждый вечер моемся под пресным душем. Филиппинское море совсем другого цвета - оно сине-голубое. "Блювота", одним словом. Японское было фиолетово-зеленоватым. Восточно-китайское - темно-синим. В общем - полет проходит нормально, экипаж - в порядке."

В Филиппинском море мы прикоснулись к настоящим тропикам. Стремительный рассвет, солнце моментально заскакивает в зенит и торчит там почти до вечера. Вечером оно также стремительно валится за горизонт. Ласковый галфвинд, попутное течение, лодка, бегущая по ярко-голубой воде почти без волны, и тепло, тепло и сухо, днем и ночью... Но, как обычно, хорошего понемножку, 22 июня на вахте с полудня за четыре часа мы прошли 29.3 мили под парусами - лучшие цифры перехода, но уже к концу суток нам пришлось выбираться из Куросио, поворачивать на север, и в огромной компании японских судов, против ветра и течения, штурмовать проливы по дороге на Осаку. Рай закончился мгновенно. Дождь и ветер в морду, время отлива, вода из Внутреннего японского моря через пролив Ики рвется наружу нам навстречу, скорость нашего продвижения вперед падает до нуля. Терпим, мокнем, и лавируемся, помогая двигателем, в ожидании прилива подбираемся поближе к берегу, в расчете, что там течение будет слабей... 11,7 миль за вахту с 20 до 0 часов 22 июня, 13 миль с 0 до 4 часов 23 июня, 15 миль с 4 до 8... Дождь шел уже больше 12 часов, из-за отсутствия видимости радар работал непрерывно. В течение вахты на подходе к проливу Ики я насчитал более двух десятков судов, обогнавших нас или разошедшихся встречными курсами. После Ики шириной около десятка миль - игольное ушко пролива Юра. Пришли не вовремя, прилив еще не набрал силу, встречное течение 2.5 узла. Пролезаем под самым берегом, миля судоходного прохода заполнена проходящими судами и рыболовными снастями. К 16 часам проходим в залив Осака. Дымка, видимость не больше двух миль. На поверхности плавает мусор, дохлая рыба, вода растеряла голубизну и приобрела желтоватый оттенок. Еще через несколько часов подходим к Осака. Осака - мегаполис, прирастающий строительством искусственных островов в заливе. На острова проложены мосты самой различной формы, стиля, и размеров. Мимо одного из таких строящихся островов проходил наш курс. Японцы весьма трепетно относятся к вопросам безопасности мореходов.

Вблизи новостроя дежурят разноцветные катера портнадзора на ходу, мы видели три штуки, с каждой стороны острова, задача которых предупредить проходящие суда об опасности и проследить, чтобы они это поняли. Пока мы шли вдоль строительства, катер, обвешанный предупредительными надписями, сопровождал нас, оставаясь между нашей лодкой и забитым шпунтом, периодически помахивая большим флагом с красными иероглифами. После поворота за угол вахту принял следующий катер, синего цвета. После этого уже совсем не удивило, что место отсыпки полностью изолировано от акватории мягкой наливной плотиной. Из дымки, наконец, проявляются какие-то странные башенки, минареты, купола. Мосты и каналы. В 20-30 по судовому времени (по Владивостоку) заходим в Хокко-Марину, найденную с помощью GPS, и швартуемся к гостевому причалу.

следующая страница

www.chava.ru

---

• 
  Слова песни по полю танки грохотали солдаты шли в последний бой
• 
  Мультики которые шли в кинотеатре в 2016 году список смотреть онлайн
• 
  Моя земля отечество святое я шлю тебе свой пламенный привет слушать
• 
  Весной 1942 года по ленинградским улицам медленно шли две девочки тест
• 
  Мы с тобой в любовь играли шли года чужими стали текст
• 
  Как сделать так чтобы игры с 64 бит шли на 32
• 
  Шлю тебе с ним анюта живой привет будь с ним ласкова
• 
  В россии испокон веков были такие люди которые куда то шли
• 
  Для чего викингам рогатый шлем 3 класс ответ учусь создавать проект
• 
  Рано утром не спеша тропами шли по лесу два ежа песня
• 
  В каком году дожди шли не прекращаясь с мая по ноябрь