Книга Фрегат "Паллада".. Содержание - С 1-го мая. Японское море и берег Кореи. Мы шли по вязкому песку прилива к хижинам которые видели под деревьями

Иван Гончаров - Фрегат Паллада

25-е.

Корейский берег, да и только. Опись продолжается, мы уж в 39° ‹северной› широты; могли бы быть дальше, но ветра двое сутки были противные и качали нас по-пустому на одном месте. Берега скрывались в тумане. Вчера вдруг показались опять.

Про Корею пишут, что, от сильных холодов зимой и от сильных жаров летом, она бесплодна и бедна. Кажется, так, по крайней мере берега подтверждают это как нельзя больше. Берег с 37° пошел гористый; вдали видны громады пиков, один другого выше, с такими сморщенными лбами, что смотреть грустно. По вершинам кое-где белеет снег или песок; ближайший к морю берег низмен, песчан, пуст; зелень - скудная трава; местами кусты; кое-где лепятся деревеньки; у берегов уныло скользят изредка лодки: верно, добывают дневное пропитание, ловят рыбу, трепангов, моллюсков.

Сегодня вдруг одна из лодок направилась к нам. На ней сидело человек семь корейцев, все в своих грязно-белых халатах, надетых на такие же куртки или камзолы. На всех были того же цвета шаровары на вате; один в шляпе. Издали мы заслышали их крики. Им дали знать, чтоб они вошли на палубу; но когда они вошли, то мы и не рады были посещению. Объясниться с ними было нельзя: они не умели ни говорить, ни писать по-китайски, да к тому же еще все пьяны. Матросы кучей окружили их и делали разные замечания, глядя на их халаты и собранные в пучок волосы. "Хуже литвы!" - слышу я, говорит один матрос. "Чего литвы: хуже черкес! - возразил другой, - этакая, подумаешь, нация!" Им дали сухарей, и они уехали. Один из них, уходя, обнял и поцеловал О. А. Гошкевича, который пробовал было объясниться с ними по-китайски. Мы засмеялись, а бедный Осип Антонович не знал, как стереть следы непрошеной нежности.

У нас идет деятельная поверка карты Броутона, путешествовавшего в конце прошлого столетия вместе с Ванкувером, только на другом судне. Ванкувер описывал западные берега Америки, Броутон ходил у азиатского материка. Он разбился у островов Меджикосима, близ Ликейских островов, спасся и был хорошо принят жителями. Карта его неверна: беспрестанно надо поправлять, так что фигура Кореи должна значительно измениться против обыкновенно показываемой до сих пор на картах. Искали всё глубокой, показанной у Броутона бухты, но под той широтой, под которой она у него назначена, не нашли. Зато вчера, севернее против карты, открылся большой залив. Входя в него, не подозревали, до какой степени он велик. Он весь уставлен островками. По мере того как мы двигались, открывались всё новые, меньшие заливы; глубина везде прекрасная. Войдя в средину залива, в шхеры, мы бросили якорь. Моря уже не видать: оно со всех сторон заперто берегами; от волнения безопасно, а бассейн огромный. Здесь поместятся целые военные и купеческие флоты. Со всех сторон глядят на нас мысы, там и сям видны маленькие побочные заливы, скалы и кое-где брошенные в одиночку голые камни. Всё это немного похоже на Нагасаки, только берега не так зелены и не так унылы, как кажутся издали. Зелень, кажущаяся мили за две, за три скудным мохом, оказалась вблизи деревьями и кустами. Много зеленых посевов, кое-где деревеньки, то на скатах гор, то у отмелей, близ самых берегов.

Сегодня, часу в пятом после обеда, мы впятером поехали на берег, взяли с собой самовар, невод и ружья. Наконец мы ступили на берег, на котором, вероятно, никогда не была нога европейца. Миссионерам сюда забираться было незачем, далеко и пусто. Броутон говорит или о другой бухте, или если и заглянул сюда, то на берег, по-видимому, не выходил, иначе бы он определил его верно.

Шлюпка наша остановилась у подошвы высоких холмов, на песчаной отмели. Тут, на шестах, раскинуты были сети для рыбы; текла речка аршина в два шириною. Весь берег усеян раковинами. Кроме сосны около деревень росли разные деревья, которых я до сих пор нигде еще не видал. У одного зелень была не зеленая, а пепельного цвета, у другого слишком зеленая, как у молодого лимонного дерева, потом были какие-то совсем голые деревья с иссохшим серым стволом, с иссохшими сучьями, как у проклятой смоковницы, но на этом сером стволе и сучьях росли другие, посторонние кусты самой свежей весенней зелени. Красиво, но и странно: неестественность, натяжка, точно нарумяненная и разряженная старуха!

К сожалению, с нами не было никого из наших любителей-натуралистов и некого было спросить об этих деревьях. Мы шли по вязкому песку прилива к хижинам, которые видели под деревьями. Жители между тем собирались вдали толпой; четверо из них, и, между прочим, один старик, с длинным посохом, сели рядом на траве и, кажется, готовились к церемониальной встрече, к речам, приветствиям или чему-нибудь подобному. Все младенцы человечества любят напыщенность, декорации и ходули. Но мы, бегло взглянув на них и кивнув им головой, равнодушно прошли дальше по берегу к деревне. Какими варварами и невежами сочли они нас! Они забыли всякую важность и бросились вслед за нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы мы не ходили к деревням; но мы и не хотели идти туда, а дошли только до горы, которая заграждала нам путь по берегу.

Мы видели, однако ж, что хижины были обмазаны глиной, не то что в Гамильтоне; видно, зима не шутит здесь; а теперь пока было жарко так, что мы сняли сюртуки и шли в жилетах, но всё нестерпимо, хотя солнце клонилось уже к западу. Корейцы шли за нами. Рослый, здоровый народ, атлеты с грубыми, смугло-красными лицами и руками: без всякой изнеженности в манерах, без изысканности и вкрадчивости, как японцы, без робости, как ликейцы, и без смышлености, как китайцы. Славные солдаты вышли бы из них: а они заражены китайской ученостью и пишут стихи! Отец Аввакум написал им на бумажке по-китайски, что мы, русские, вышли на берег погулять и трогать у них ничего не будем. Один из них прочитал и сам написал вопрос: "Русские люди, за каким делом пришли вы в наши края, по воле ветров, на парусах? и всё ли у вас здорово и благополучно? Мы люди низшие, второстепенные, видим, что вы особые, высшие люди". И всё это в стихах.

Я ушел с бароном Крюднером вперед и не знаю, что им отвечали. Корейцы окружили нас тотчас, лишь только мы остановились. Они тоже, как жители Гамильтона, рассматривали с большим любопытством наше платье, трогали за руки, за голову, за ноги и живо бормотали между собою.

Между тем наши закинули невод и поймали одну камбалу, одну морскую звезду и один трепанг. Вдруг подул сильный норд-вест и повеял таким холодом и так быстро сменил зной, что я едва успел надеть сюртук. Горы покрылись разорванными клочьями облаков, вода закипела, волны глухо зашумели.

Около нас во множестве летали по взморью огромные утки, красноносые кулики, чайки, голуби и много мелкой дичи. То там, то сям раздавались выстрелы, и к вечеру за ужином явилось лишнее и славное блюдо. Я подумывал, однако ж, как бы воротиться поскорее на фрегат: приготовлений к чаю никаких еще не было, а солнце уже закатывалось. У нас не было ничего, кроме сюртуков, а холод настал такой, что впору одеться в мех. По лугу паслись лошади, ростом с жеребят, между тем это не жеребята, а взрослые. Мы видели следы рогатого скота, колеи телег: видно, что корейцы домовитые люди.

Я пошел берегом к баркасу, который ушел за мыс, почти к морю, так что пришлось идти версты три. Вскоре ко мне присоединились барон Шлипенбах и Гошкевич, у которого в сумке шевелилось что-то живое: уж он успел набрать всякой всячины; в руках он нес пучок цветов и травы.

Наконец завидели баркас и пришли, когда он подымал уже верп и готовился отвалить. Мы были по крайней мере верстах в трех от фрегата. Луна взошла, но туман был так силен, что фрегат то пропадал из глаз, то вдруг появлялся; не раз мы его совсем теряли из виду и тогда правили по звездам, но и те закрывались. Мы плыли в облаке, которое неслось с неимоверной быстротою, закрывая горы, берега, воду, наконец, небо и луну. Сырость ужасная: фуражки и сюртуки были мокрые. На берегу мелькнул яркий огонь: упрямые товарищи наши остались пить чай.

Полтора часа тащились мы домой. С каким удовольствием уселись потом около чайного стола в каюте! Тут Гошкевичу торжественно принесли змею, такую большую, какой, за исключением удавов, мы не видали: аршина два длины и толстая. Она шевелилась в жестяном ящике; ее хотели пересадить оттуда в большую стеклянную банку со спиртом; она долго упрямилась, но когда выгнали, то и сами не рады были: она вдруг заскользила по полу, и ее поймали с трудом. Матрос нашел ее в кусте, на котором сидели еще аист и сорока. Зачем они собрались - неизвестно; может быть, разыгрывали какую-нибудь не написанную Крыловым басню.

28-е.

Сегодня туман не позволил делать промеров и осматривать берега. Зато корейцев целая толпа у нас. Мне видно из своей каюты, какие лица сделали они, когда у нас заиграла музыка. Один, услышав фортепиано в каюте, растянулся, от удивления, на полу.

profilib.org

Читать книгу Фрегат «Паллада». Том 2 Ивана Александровича Гончарова : онлайн чтение

Между тем в Маниле, в английской или американской газете, я видел рисунки домов и храмов в Едо, срисованных будто бы офицером с эскадры Перри, срисованных, забыли прибавить, с картинок Зибольда. Не говорю уже о том, как раскудахтались газеты об успехах американцев в Японии, о торговом трактате. Им открыли три порта – это может быть, даже вероятно, правда: открыли порты для снабжения водой, углем, провизиею; но от этого до настоящей, правильной торговли еще не один шаг. Что, если б мы заголосили о своих успехах в Японии и представили их в квадрате? ведь вышло бы, что уж давно и торгуем там.

Провизию губернатор решил доставлять сам, а не чрез голландцев, и притом без платы; всё это затем, чтоб доставка провизии как можно менее походила на торговлю. Японцам страх хотелось поправить первый свой промах; словом, он хотел мерами своими против нас выслужиться у своего начальства. Это был второй губернатор, Мизно Чикого-но ками-сама, который до сих пор действовал как под опекой первого, Овосавы Бунго-но ками-сама. Тот уехал с полномочиями в Едо, а этому хотелось показать, что он и один умеет распорядиться. Но ему объявили, что провизию мы желаем получать по-прежнему, то есть с платою, чрез голландцев, а если прямо от японцев, то не иначе как чтоб и они принимали каждый раз равноценные подарки.

Такой способ перепугал губернатора, потому что походил на меновую торговлю непосредственно с самими японцами. Нечего было делать: его превосходительство прислал сказать, что переводчики перепутали – это обыкновенная их отговорка, когда они попробуют какую-нибудь меру и она не удастся, – что он согласен на доставку провизии голландцами по-прежнему и просит только принять некоторое количество ее в подарок, за который он готов взять контр-презент. Он не упомянул ни слова о том, что вчера японские лодки вздумали мешать кататься нашим шлюпкам и стали теснить их. Наши отталкивались, пока могли, наконец Зеленый врезался с своей шлюпкой в средину их лодок так, что у одной отвалился нос, который и был привезен на фрегат.

Ночью в первом часу приехал Ойе-Саброски объясниться по этому случаю.

Нагасаки на этот раз смотрели как-то печально. Зелень на холмах бледная, на деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели в это время бывает даже у нас, на севере. Мы начинаем гулять в легких пальто, а здесь еще зимний воздух, и Кичибе вчера сказал, что теплее будет не раньше как через месяц.

Сегодня 11-е апреля – Пасха; была служба как следует: собрались к обедне со всех трех судов; потом разгавливались. Выписали яиц из Нагасаки, выкрасили и христосовались. На столе появились окорока, ростбифы, куличи – праздник как праздник, точно на берегу!

12-го апреля, кучами возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я не видал их; говорят, ели много. Ойе ел мясо в первый раз в жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря, идти к берегам Сибири.

14-е.

Вчера привезли остальную провизию и прощальные подарки от губернатора: зелень, живность и проч. Японцы пили у адмирала чай. Им показывали, как употребляют самовары, которых подарили им несколько.

Вечером наши матросы плясали и пели. С лодок набралось много простых японцев, гребцов и слуг; они с удивлением, разинув рты, смотрели, как двое, рулевой, с русыми, загнутыми кверху усами и строгим, неулыбающимся лицом, и другой, с черными бакенбардами, пожилой боцман, с гремушками в руках, плясали долго и неистово, как будто работали трудную работу. Один, устав, останавливался как вкопанный; другой в ту же минуту начинал припрыгивать, сначала тихо, потом всё скорее и скорее, глядя вниз и переставляя ноги, одну вместо другой, потом быстро падал и прыгал вприсядку, изредка вскрикивая; хор пел: прочие все молча и серьезно смотрели. Японцы не отходили. По окончании и они также молча, без улыбки разошлись, как и самые певцы и плясуны.

15-е.

Вчера один японец увидел у меня сигарочницу из манильской соломы; он долго любовался ею. Я предложил ее в подарок ему; он сначала отнекивался, потом, по моему настоянию, взял и положил за пазуху. Мы с Посьетом удивились, как это он решился взять, да еще при других. Но скоро перестали удивляться: воротясь в каюту, мы нашли сигарочницу на диване, на котором сидели японцы. Скучный народ: нельзя ничего спросить – соврут или промолчат. Заболел Кичибе и не приехал. Мы спросили, чем он болен. Сын его сказал, что у него желудок расстроен, другой японец – что голова болит, третий – ноги, а сам он на другой день сказал, что у него болело горло: и в самом деле он кашлял. Первое движение у них, когда их о чем-нибудь спросишь, не сказать, второе – солгать, как у Талейрана, который не советовал следовать первому движению сердца, потому что оно иногда бывает хорошо. Мы спросили раз: какой у них первый по торговле город? "Осаки", – отвечали они, второй Ясико (на западном берегу Нифона), третий Миако, четвертый… Вдруг они спохватились, что уж и так много сказали, и робко замолчали. Стал я показывать Саброски стереоскоп. "Хочешь видеть японский пейзаж?" – спросил я его чрез переводчика смесью немецкого, английского и голландского языков и показал какой-то, взятый, кажется, из Зибольда вид. "Фирандо, Фирандо!" – с удивлением заметил переводчик гейстра, или иначе Нарбайоси 1-й. Фирандо – местечко, где прежде торговали португальцы и испанцы; оно лежит западнее Нагасаки. Ойе, с сердцем, быстро что-то проговорил ему, и тот боязливо замолчал. Всюду, и в мелочах, систематическая ложь и скрытность, основанная на постоянном страхе, чтоб не проложили пути в Японию. Мне всё слышится ответ французского епископа, когда говорили в Маниле, что Япония скоро откроется: «coups des canons, messieurs, coups des canons», – заметил он.

Сегодня опять японцы взяли контр-презенты и уехали. Мы в эту минуту снимаемся с якоря. Шкуна идет делать опись ближайшим к Японии островам, потом в Шанхай, а мы к берегам Сибири; но прежде, кажется, хотят зайти к корейским берегам. Транспорт идет с нами. В Едо послано письмо с приглашением полномочным прибыть в Аниву для дальнейших переговоров.

Я забыл сказать, что губернатор ужасно обрадовался, когда объявили ему, что мы уходим. Он, с радости, прислал в подарок от себя множество картофелю, рыбы, лакированный стол и ящик. Его отдарили столовыми часами. Но всего важнее был ему подарок, когда, уходя, послали сказать, что идем не в Едо. "Скоро ли воротитесь домой?" – спросил меня Ойе. Ему хотелось поймать меня врасплох. "Когда кончатся дела в Японии", – отвечал я. "А вы когда в Едо, к жене?" – "Не знаю, не назначено", – сказал он. Лжет: верно знает и час, и день, и минуту своего отъезда; но нельзя сказать правды, а почему – вот этого он, может быть, в самом деле не знает. Лганье не приносит японцам никакой пользы, потому что им в возврат лгут еще больше; иначе нельзя. Только лишь мы пришли, они приступили с расспросами: где мы были, откуда теперь, на какие берега выходили и т. п. Им сказали, что были на Лю-чу да в Батане. И вот они давай искать, где это Батан, и вчера сознались, что не могут найти на карте и просят показать. На генеральных картах этот остров не назван по имени; вся группа называется общим именем Баши. Им показали на морской карте. Они срисовали фигуру острова, затем конечно, чтоб подробно донести в Едо. И так взаимной лжи конца не будет. Видя их подозрительность и старинную ненависть к испанцам, им не сказали, что мы были в Маниле: Бог знает, какое заключение вывели бы они о нашем посещении Люсона.

Третьего дня, однако ж, говоря о городах, они, не знаю как, опять проговорились, что Ясико, или Ессико, лежащий на западном берегу острова Нифона, один из самых богатых городов в Японии, что находящийся против него островок Садо изобилует неистощимыми минеральными богатствами. Адмирал хочет теперь же, дорогой, заглянуть туда.

16-е.

Вот уж другие сутки огибаем острова Гото с окружающими их каменьями. Делают опись берегам, но течение мешает: относит в сторону. Недаром у китайцев есть поговорка: хороши японские товары, да трудно обойти Гото. Особенно для их судов – это задача. Всех островов Гото, кажется, пять.

Штиль, погода прекрасная: ясно и тепло; мы лавируем под берегом. Наши на Гото пеленгуют берега. Вдали видны японские лодки; на берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных местах море. Икра эта сияет по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера свет так был силен, что из-под судна как будто вырывалось пламя; даже на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется широкая огненная улица; кругом темно; невстревоженная вода не светится.

18-е.

Прошли остров Чусима. С него в хорошую погоду видно и на корейский, и на японский берега. Кое-где плавали рыбацкие лодчонки, больше ничего не видать; нет жизни, всё мертво на этих водах. Японцы говорят, что корейцы редко, только случайно, заходят к ним, с товарами или за товарами.

А какое бы раздолье для европейской торговли и мореплавания здесь, при этой близости Японии от Кореи и обеих стран от Шанхая! Корея от Японии отстоит где миль на сто, где дальше, к северу, на сто семьдесят пять, на двести, то есть на сто семьдесят пять, на триста и на триста пятьдесят верст, а от Японии до Шанхая семьсот с небольшим верст. Из Англии в Японию почта может ходить в два месяца чрез Ост-Индию. Скоро ли же и эти страны свяжутся в одну цепь и будут посылать в Европу письма, товары и т. п.? Что за жизнь кипела бы тут, в этих заливах, которыми изрезаны японские берега на Нипоне и на Чусиме, дай только волю морским нациям!

Сегодня, 19-го, штиль вдруг превратился почти в шторм; сначала налетел от NO шквал, потом задул постоянный, свежий, а наконец и крепкий ветер, так что у марселей взяли четыре рифа. Качка сделалась какая-то странная, диагональная, очень неприятная: и привычных к морю немного укачало. Меня все-таки нет, но голова немного заболела, может быть, от этого. Вечером и ночью стало тише.

Вчера и сегодня, 20-го и 21-го, мы шли верстах в двух от Корейского полуострова; в 36№ <северной> широты. На юте делали опись ему, а смотреть нечего: всё пустынные берега, кое-где покрытые скудной травой и деревьями. Видны изредка деревни: там такие же хижины и так же жмутся в тесную кучу, как на Гамильтоне. Кое-где по берегу бродят жители. На море много лодок, должно быть рыбацкие.

Часов в пять вечера стали на якорь в бухте. Говорят, карты корейского берега – а их всего одна или две – неверны. И в самом деле вдруг перед нами к северу вырос берег, а на карте его нет. Ночью признано неудобным идти далее у неизвестных берегов, и мы остановились до рассвета. Ветер был попутный к северу; погода теплая и солнечная. Один из наших катеров приставал к берегу: жители забегали, засуетились, как на Гамильтоне, и сделали такой же прием, то есть собрались толпой на берег с дубьем, чтоб не пускать, и расступились, когда увидели у некоторых из наших ружья. Они написали на бумаге по-китайски: "Что за люди? какого государства, города, селения? куда идут?" На катере никто не знал по-китайски и написали им по-русски имя фрегата, год, месяц и число. Жители знаками спрашивали, не за водой ли мы пришли. Отвечали, что нет. Так и разошлись.

25-е.

Корейский берег, да и только. Опись продолжается, мы уж в 39№ <северной> широты; могли бы быть дальше, но ветра двое сутки были противные и качали нас по-пустому на одном месте. Берега скрывались в тумане. Вчера вдруг показались опять.

Про Корею пишут, что, от сильных холодов зимой и от сильных жаров летом, она бесплодна и бедна. Кажется, так, по крайней мере берега подтверждают это как нельзя больше. Берег с 37є пошел гористый; вдали видны громады пиков, один другого выше, с такими сморщенными лбами, что смотреть грустно. По вершинам кое-где белеет снег или песок; ближайший к морю берег низмен, песчан, пуст; зелень – скудная трава; местами кусты; кое-где лепятся деревеньки; у берегов уныло скользят изредка лодки: верно, добывают дневное пропитание, ловят рыбу, трепангов, моллюсков.

Сегодня вдруг одна из лодок направилась к нам. На ней сидело человек семь корейцев, все в своих грязно-белых халатах, надетых на такие же куртки или камзолы. На всех были того же цвета шаровары на вате; один в шляпе. Издали мы заслышали их крики. Им дали знать, чтоб они вошли на палубу; но когда они вошли, то мы и не рады были посещению. Объясниться с ними было нельзя: они не умели ни говорить, ни писать по-китайски, да к тому же еще все пьяны. Матросы кучей окружили их и делали разные замечания, глядя на их халаты и собранные в пучок волосы. "Хуже литвы!" – слышу я, говорит один матрос. "Чего литвы: хуже черкес! – возразил другой, – этакая, подумаешь, нация!" Им дали сухарей, и они уехали. Один из них, уходя, обнял и поцеловал О. А. Гошкевича, который пробовал было объясниться с ними по-китайски. Мы засмеялись, а бедный Осип Антонович не знал, как стереть следы непрошеной нежности.

Полтора часа тащились мы домой. С каким удовольствием уселись потом около чайного стола в каюте! Тут Гошкевичу торжественно принесли змею, такую большую, какой, за исключением удавов, мы не видали: аршина два длины и толстая. Она шевелилась в жестяном ящике; ее хотели пересадить оттуда в большую стеклянную банку со спиртом; она долго упрямилась, но когда выгнали, то и сами не рады были: она вдруг заскользила по полу, и ее поймали с трудом. Матрос нашел ее в кусте, на котором сидели еще аист и сорока. Зачем они собрались – неизвестно; может быть, разыгрывали какую-нибудь не написанную Крыловым басню.

28-е.

С 1-го мая. Японское море и берег Кореи.

Наши съезжали всякий день для измерения глубины залива, а не то так поохотиться; поднимались по рекам внутрь, верст на двадцать, искали города. Я не участвовал в этих прогулках: путешествие – это книга; в ней останавливаешься на тех страницах, которые больше нравятся, а другие пробегаешь только для общей связи. "Как, новые, неисследованные места: да это находка! скоро совсем не будет таких мест", – скажут мне. И слава Богу, что не будет. Скучно с этими детьми. Притом корейцы не совсем новость для нас. Я выше сказал, что они моральную сторону заняли у китайцев; не знаю, кто дал им вещественную. Увидишь одну-две деревни, одну-две толпы – увидишь и всё: те же тесные кучи хижин, с вспаханными полями вокруг, те же белые широкие халаты на всех, широкие скулы, носы, похожие на трефовый туз, и клочок как будто конских волос вместо бороды да разинутые рты и тупые взгляды; пишут стихами, читают нараспев. На чем же тут долго останавливаться?

Если б еще можно было свободно проникнуть в города, посмотреть других жителей, их быт, а то не пускают. В природе нет никаких ярких особенностей: местность интересна настолько или потолику, сказал бы ученый путешественник, поколику она нова, как всякая новая местность.

Одну особенность заметил я у корейцев: на расспросы о положении их страны, городов они отвечают правду, охотно рассказывают, что они делают, чем занимаются. Они назвали залив, где мы стояли, по имени, также и все его берега, мысы, острова, деревни, сказали даже, что здесь родина их нынешнего короля; еще объявили, что южнее от них, на день езды, есть место, мимо которого мы уже прошли, большое и торговое, куда свозятся товары в государстве. "Какие же товары?" – спросили их. Хлеб, то есть пшеница, рис, потом металлы: железо, золото, серебро, и много разных других продуктов.

Даже на наши вопросы, можно ли привезти к ним товары на обмен, они отвечали утвердительно. Сказали ли бы всё это японцы, ликейцы, китайцы? – ни за что. Видно, корейцы еще не научены опытом, не жили внешнею жизнью и не успели выработать себе политики. Да лучше если б и не выработали: скорее и легче переступили бы неизбежный шаг к сближению с европейцами и к перевоспитанию себя.

Впрочем, мы видели только поселян и земледельцев; высшие классы и правительство конечно имеют понятие о государственных сношениях, следовательно и о политике: они сносятся же с китайцами, с японцами и с ликейцами. Образ европейских сношений и жизни конечно им неизвестен. Здесь сказали нам жители, что о русских и о стране их они никогда не слыхивали. Мы не обиделись: они не слыхивали и об англичанах, и о французах тоже. Да спросите у нас, в степи где-нибудь, любого мужика, много ли он знает об англичанах, испанцах или итальянцах? не мешает ли он их под общим именем немцев, как корейцы мешают все народы, кроме китайцев и японцев, под именем варваров? Впрочем, корейцы должны иметь понятие о нас, то есть не здешние поселяне, а правительство их. Корейцы бывают в Пекине: наши, отец Аввакум и Гошкевич, видали их там и даже, кажется, по просьбе их что-то выписывали для них из России.

Здесь же нам сказали, что в корейской столице есть что-то вроде японского подворья, на котором живет до трехсот человек японцев; они торгуют своими товарами. А японцы каковы? На вопрос наш, торгуют ли они с корейцами, отвечали, что торгуют случайно, когда будто бы тех занесет бурей к их берегам.

Корейцы называют себя, или страну свою, Чаосин или Чаусин, а название Корея принадлежит одной из их старинных династий.

Мне кажется, всего бы удобнее завязывать сношения с ними теперь, когда они еще не закоренели в недоверчивости к европейцам и не заперлись от них и когда правительство не приняло сильных мер против иностранцев и их торговли. А народ очень склонен к мене. Как они бросились на стеклянную посуду, на медные пуговицы, на фарфор – на всё, что видели! На наши суконные сюртуки у них так и разбегались глаза; они гладили сукно, трогали сапоги. За пустую бутылку охотно отдавали свои огромные тростниковые шляпы. Все у нас наменяли этих шляп. Вон Фаддеев и мне выменял одну, как я ни упрашивал его не делать этого, и повесил в каюте. "У всех господ есть, у вашего высокоблагородия только нет", – упрямо отвечал он и повесил шляпу на гвоздь. Она заняла целую стену. Наменяли тоже множество трубок медных с чубуками из тростника. Больше им нечего менять. Требовали от них провизии, но они, подумав, опять попотчевали своим "пудди" и привезли только трех петухов, но ни быков, ни баранов, ни свиней.

Третьего дня наши ездили в речку и видели там какого-то начальника, который приехал верхом с музыкантами. Его потчевали чаем, хотели подарить сукна, но он, поблагодарив, отказался, сказав, что не смеет принять без разрешения высшего начальства, что у них законы строги и по этим законам не должно брать подарков.

Толпа сменяла другую с утра до вечера, пока мы стояли на якоре. Как еще дети натуры, с примесью значительной дозы дикости, они не могли не взглянуть и враждебно на новых пришельцев, что и случилось. Третьего дня вечером корейцы собрались толпой на скале, около которой один из наших измерял глубину, и стали кидать каменья в шлюпку. По ним выстрелили холостым зарядом, но они, по-видимому, мало имеют понятия об огнестрельном оружии. Утром вчера послали в ближайшую к этой скале деревню бумагу с требованием объяснения. Они вечером прислали ответ, в котором просили извинения, сказали, что кидали каменья мальчишки, "у которых нет смысла". Это неправда: мальчишки эти были вершков четырнадцати ростом, с бородой, с волосами, собранными в густой пучок на маковке, а мальчишки у них ходят, как наши девчонки, с косой и пробором среди головы.

Только лишь прочли этот ответ, как вдруг воротилась партия наших из поездки в реку, верст за десять. Все они были очень взволнованы: им грозила большая опасность. На одном берегу собралось множество народа; некоторые просили знаками наших пристать, показывая какую-то бумагу, и когда они пристали, то корейцы бумаги не дали, а привели одного мужчину, положили его на землю и начали бить какой-то палкой в виде лопатки. После этого положили точно так же и того, который бил лопаткою, и стали бить и его. Наши нашли эту комедию очень глупой и пошли прочь; тогда один из битых бросился за ними, схватил одного из матросов и потащил в толпу. Там его стали было тащить в разные стороны, но матросы бросились и отбили. Корейцы стали нападать и на этих, но они с такою силою, ловкостью и яростью схватили несколько человек и такую задали им потасовку, что прочие отступили. Когда наши стали садиться в катер, корейцы начали бросать каменья и свинчатки и некоторых ушибли до крови; тогда в них выстрелили дробью, которая назначалась для дичи, и, кажется, одного ранили. Этим несколько остановили.

На другой день рано утром отправлен был баркас и катера, с вооруженными людьми, к тому месту, где это случилось. Из деревни все выбрались вон с женами и с имуществом; остались только старики. Их-то и надо было. От них потребовали объяснения о случившемся. Старики, с поклонами, объяснили, что несколько негодяев смутили толпу и что они, старшие, не могли унять и просили, чтобы на них не взыскали, "отцы за детей не отвечают" и т. п. Они прибавили еще, что виновные ранены, и один даже будто бы смертельно – и уже тем наказаны. Делать с ними нечего, но положено отдать в первом месте, где мы остановимся, для отсылки в их столицу, бумагу о случившемся.

Сегодня, часу во втором пополудни, мы снялись с якоря и вот теперь покачиваемся легонько в море. Ночь лунная, но холодная, хоть бы и в России впору.

Я забыл сказать, что большой залив, который мы только что покинули, описав его подробно, назвали, в честь покойного адмирала Лазарева, его именем.

5 мая. Японское море; корейский берег.

Мы только что сегодня вступили в 41№ <северной> широты, и то двинул нас внезапно подувший попутный ветер. Идем всё подле берега; опись продолжается. Корея кончается в 43 градусе. Там начинается манчжурский берег. Сегодня, с кочующих по морю лодок, опять набралась на фрегат куча корейцев. Я не выходил; ко мне в каюту заглянули две-три косматые головы и смугло-желтые лица. Крику, шуму! Когда у нас все четыреста человек матросов в действии, наверху такого шуму нет. Один украл у Посьета серебряную ложку и спрятал в свои широкие панталоны. Ложку отняли, а вора за чуб вывели из каюты.

После обеда я смотрел на берега, мимо которых мы шли: крутые, обрывистые скалы, все из базальта, громадами теснятся одна над другой. Обрывисто, круто. Горе плавателям, которые разобьются тут: спасения нет. Если и достигнешь берега, влезть на него всё равно что на гладкую, отвесную стену. Нигде не видать ни жилья, ни леса. Бледная зелень кое-где покрывает крутые ребра гор. Берег вдруг заворотил к W, и мы держим вслед за изгибами. Скоро должна быть пограничная с Манчжуриею река Тамань, или Тюймэн, или Тай-мень, что-то такое.

Часа два назад, около полуночи, Крюднер вдруг позвал меня на ют послушать, как дышит кит. «Я, кроме скрипа снастей, ничего не слышу», – сказал я, послушавши немного. «Погодите, погодите… слышите?» – сказал он. «Право, нет; это манильские травяные снасти с музыкой…» Но в это время вдруг под самой кормой раздалось густое, тяжелое и продолжительное дыхание, как будто рядом с нами шел паровоз. «Что, слышите?» – сказал Крюднер. «Да; только неужели это кит?..» Вдруг опять вздох, еще сильнее, раздался внизу, прямо под нашими ногами. «Что это такое, не знаешь ли ты?» – спросил я моего фаворита, сигнальщика Феодорова, который стоял тут же. «Это не кит, – отвечал он, – это всё водяные: их тут много!..» – прибавил он, с пренебрежением махнул рукой на бездну и, повернувшись к ней спиной, сам вздохнул немного легче кита.

9-е мая.

Наконец отыскали и пограничную реку Тайманьга; мы остановились миль за шесть от нее. Наши вчера целый день ездили промерять и описывать ее. Говорят, что это широкая, версты в две с половиной, река с удобным фарватером. Вы, конечно, с жадностью прочтете со временем подробное и специальное описание всего корейского берега и реки, которое вот в эту минуту, за стеной, делает сосед мой Пещуров, сильно участвующий в описи этих мест. Я передаю вам только самое общее и поверхностное понятие, не поверенное циркулем и линейкой.

iknigi.net

ИК СПП с прид. опред. и изъясн..docx - Карточки по русскому языку на ...

6. Пока мы собирались пришёл отец. 7. Надо было ждать пока пришлют когонибудь нам на помощь. 8.Я не знаю когда это произойдёт. 9. Познаём друзей и близких в час когда грозит беда. 10. Уже болеедвух часов прошло с тех пор как я присоединился к мальчикам. 11. С тех пор как брат вернулсядомой он ни разу не вспоминал о происшедшем. 12. Бывают осенние ночи оглохшие и немые когдабезветрие стоит над чёрным лесистым краем. 13. Тогда суд бедным нравится когда судья бедными необогащается.Карточка № 21Расставьте в предложениях пропущенные знаки препинания. Главное предложение заключите вквадратные скобки, придаточное – в круглые. Подчеркните грамматические основы простых предложений,входящих в состав сложноподчинённого. Подчинительные союзы заключите в овал, союзные слова подчеркнитекак члены предложения. Укажите вид придаточных предложений.1. Когда солнце спускалось к горизонту ровный жёлтый свет отражался в густой осенней паутинепокрывавшей луга. 2. Он возвращался домой рано в те дни когда охота была неудачной. 3. Гоголь нераз предупреждал что Хлестаков самый трудный образ в пьесе. 4. Он с успехом сыграл роль ревизоране только не намереваясь её сыграть но даже не подозревая что он её играет. 5. Лишь в середине 4годействия в голове Хлестакова начинают брезжить смутные догадки что его принимают за«государственного человека». 6. Интересно что у Хлестакова почти нет реплик «в сторону». 7. У негочто на уме то и на языке. 8. Слышно было как сухо шуршал по крышам и морозной свежестью дул вщели северный ветер. 9. Казалось будто нужно чтото вспомнить или сообразить. 10. Сумерки и тучисгущались пока ехали по от станции по большому селу тоже ещё весеннему грязному. 11. Особенноодуряющие запахи шли на рассвете когда сизый туман ложился росой.Карточка № 22Расставьте в предложениях пропущенные знаки препинания. Главное предложение заключите вквадратные скобки, придаточное – в круглые. Подчеркните грамматические основы простых предложений,входящих в состав сложноподчинённого. Подчинительные союзы заключите в овал, союзные слова подчеркнитекак члены предложения. Укажите вид придаточных предложений.1. Берёзы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег до которого ещё некоснулся играющий луч зимнего солнца. 2. Вскоре передо мной открылось поле, облитое солнцем иоживлённое глухим жужжанием насекомых и жаворонками что неумолкаемо заливались в небе. 3. Онзнал что лютый мороз не шутит. 4. Стоит на земле цветок, крохотная капля голубого неба, такойпростой первовозвестник радости и счастья кому оно положено и доступно. 5. В России во времявсеобщей переписи населения в 1897 году выяснилось что почти 75 % сельского населения не имеетфамилий. 6. Иван Алексеевич Огнев помнит как в тот августовский вечер он отворил стекляннуюдверь и вышел на террасу. 7. На нём была тогда лёгкая крылатка и широкополая соломенная шляпа, тасамая которая валяется теперь под кроватью. 8. В саду пахло резедой, табаком и гелиотропом что ещёне успели отцвести на клумбах.Карточка № 23Расставьте в предложениях пропущенные знаки препинания. Главное предложение заключите вквадратные скобки, придаточное – в круглые. Подчеркните грамматические основы простых предложений,входящих в состав сложноподчинённого. Подчинительные союзы заключите в овал, союзные слова подчеркнитекак члены предложения. Укажите вид придаточных предложений.1. Свободного места где можно было плавать оставалось не более пятнадцати сажен. 2. Река накоторой осталась Серая Шейка весело катилась в горах. 3. На рассвете первой ночи мы встретили

znanio.ru

Читать онлайн книгу Фрегат "Паллада".

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 55 страниц)

Назад к карточке книги

Я забыл сказать, что 2-го же апреля, в один день с нами, пришел на остров Гамильтон и наш транспорт. Новости из Европы всё те же, что мы получили и в Маниле, зато из Шанхая много нового. Я предвидел, что без вмешательства европейцев не обойдется; так и вышло: войска Таутая Самква наделали беспорядков. Это куча сволочи без дисциплины; скорее разбойники, нежели войска. В Шанхае стало небезопасно ходить по вечерам: из лагеря приходили в европейский квартал кучами солдаты и нападали на прохожих; между прочим, они напали на одного англичанина, который вечером гулял с женой. Они потащили леди в лагерь; англичанин стал защищать жену и получил одиннадцать ран, между прочим одну довольно опасную. К нему подоспели на помощь другие европейцы и прогнали негодяев. Это подняло на ноги всех англичан, моряков и молодых конторщиков. Они вооружились винтовками, пистолетами, даже взяли одно орудие и отправились к лагерю, бросили в него несколько гранат и многих убили.

Потом все европейские консулы, и американский тоже, дали знать Таутаю, чтоб он снял свой лагерь и перенес на другую сторону. Теперь около осажденного города и европейского квартала всё чисто. Но европейцы уже не считают себя в безопасности: они ходят не иначе как кучами и вооруженные. Купцы в своих конторах сидят за бюро, а подле лежит заряженный револьвер. Бог знает, чем это всё кончится.

Сегодня хотели сняться, да ветер противный. Мы говеем: теперь Страстная неделя.

Снялись на другой день, 7-го апреля, в 3 часа пополудни, а 9-го, во втором часу, бросили якорь на нагасакском рейде. Переход был отличный, тихо, как в реке. Японцы верить не хотели, что мы так скоро пришли; а тут всего 180 миль расстояния.

Оппер-баниос Ойе-Саброски захохотал, частью от удовольствия, частью от глупости, опять увидя всех нас. Кичибе по-прежнему приседал, кряхтел и заливался истерическим смехом, передавая нам просьбу нагасакского губернатора не подъезжать на шлюпках к батареям. Он также, на вопрос наш, не имеет ли губернатор объявить нам чего-нибудь от своего начальства, сказал, что "из Едо… ответа… nicht erhalten, не получено".

Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и возился там "с людьми Соединенных Штатов". Мы узнали, что эти "люди" ведут переговоры мирно; что их точно так же провожают в прогулках лодки и не пускают на берег и т. п. Еще узнали, что у них один пароход приткнулся к мели и начал было погружаться на рейде; люди уже бросились на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не были, а только в его заливе, который мелководен, и на судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.

Ночью в первом часу приехал Ойе-Саброски объясниться по этому случаю.

14-е.

15-е.

Вчера один японец увидел у меня сигарочницу из манильской соломы; он долго любовался ею. Я предложил ее в подарок ему; он сначала отнекивался, потом, по моему настоянию, взял и положил за пазуху. Мы с Посьетом удивились, как это он решился взять, да еще при других. Но скоро перестали удивляться: воротясь в каюту, мы нашли сигарочницу на диване, на котором сидели японцы. Скучный народ: нельзя ничего спросить – соврут или промолчат. Заболел Кичибе и не приехал. Мы спросили, чем он болен. Сын его сказал, что у него желудок расстроен, другой японец – что голова болит, третий – ноги, а сам он на другой день сказал, что у него болело горло: и в самом деле он кашлял. Первое движение у них, когда их о чем-нибудь спросишь, не сказать, второе – солгать, как у Талейрана, который не советовал следовать первому движению сердца, потому что оно иногда бывает хорошо. Мы спросили раз: какой у них первый по торговле город? "Осаки", – отвечали они, второй Ясико (на западном берегу Нифона), третий Миако, четвертый… Вдруг они спохватились, что уж и так много сказали, и робко замолчали. Стал я показывать Саброски стереоскоп. "Хочешь видеть японский пейзаж?" – спросил я его чрез переводчика смесью немецкого, английского и голландского языков и показал какой-то, взятый, кажется, из Зибольда вид. "Фирандо, Фирандо!" – с удивлением заметил переводчик гейстра, или иначе Нарбайоси 1-й. Фирандо – местечко, где прежде торговали португальцы и испанцы; оно лежит западнее Нагасаки. Ойе, с сердцем, быстро что-то проговорил ему, и тот боязливо замолчал. Всюду, и в мелочах, систематическая ложь и скрытность, основанная на постоянном страхе, чтоб не проложили пути в Японию. Мне всё слышится ответ французского епископа, когда говорили в Маниле, что Япония скоро откроется: "coups des canons, messieurs, coups des canons", – заметил он.

16-е.

18-е.

Вчера и сегодня, 20-го и 21-го, мы шли верстах в двух от Корейского полуострова; в 36№ ‹северной› широты. На юте делали опись ему, а смотреть нечего: всё пустынные берега, кое-где покрытые скудной травой и деревьями. Видны изредка деревни: там такие же хижины и так же жмутся в тесную кучу, как на Гамильтоне. Кое-где по берегу бродят жители. На море много лодок, должно быть рыбацкие.

25-е.

Корейский берег, да и только. Опись продолжается, мы уж в 39№ ‹северной› широты; могли бы быть дальше, но ветра двое сутки были противные и качали нас по-пустому на одном месте. Берега скрывались в тумане. Вчера вдруг показались опять.

Сегодня вдруг одна из лодок направилась к нам. На ней сидело человек семь корейцев, все в своих грязно-белых халатах, надетых на такие же куртки или камзолы. На всех были того же цвета шаровары на вате; один в шляпе. Издали мы заслышали их крики. Им дали знать, чтоб они вошли на палубу; но когда они вошли, то мы и не рады были посещению. Объясниться с ними было нельзя: они не умели ни говорить, ни писать по-китайски, да к тому же еще все пьяны. Матросы кучей окружили их и делали разные замечания, глядя на их халаты и собранные в пучок волосы. "Хуже литвы!" – слышу я, говорит один матрос. "Чего литвы: хуже черкес! – возразил другой, – этакая, подумаешь, нация!" Им дали сухарей, и они уехали. Один из них, уходя, обнял и поцеловал О. А. Гошкевича, который пробовал было объясниться с ними по-китайски. Мы засмеялись, а бедный Осип Антонович не знал, как стереть следы непрошеной нежности.

Полтора часа тащились мы домой. С каким удовольствием уселись потом около чайного стола в каюте! Тут Гошкевичу торжественно принесли змею, такую большую, какой, за исключением удавов, мы не видали: аршина два длины и толстая. Она шевелилась в жестяном ящике; ее хотели пересадить оттуда в большую стеклянную банку со спиртом; она долго упрямилась, но когда выгнали, то и сами не рады были: она вдруг заскользила по полу, и ее поймали с трудом. Матрос нашел ее в кусте, на котором сидели еще аист и сорока. Зачем они собрались – неизвестно; может быть, разыгрывали какую-нибудь не написанную Крыловым басню.

Назад к карточке книги "Фрегат "Паллада"."

itexts.net

Фрегат "Паллада".. Содержание - С 1-го мая. Японское море и берег Кореи.

Полтора часа тащились мы домой. С каким удовольствием уселись потом около чайного стола в каюте! Тут Гошкевичу торжественно принесли змею, такую большую, какой, за исключением удавов, мы не видали: аршина два длины и толстая. Она шевелилась в жестяном ящике; ее хотели пересадить оттуда в большую стеклянную банку со спиртом; она долго упрямилась, но когда выгнали, то и сами не рады были: она вдруг заскользила по полу, и ее поймали с трудом. Матрос нашел ее в кусте, на котором сидели еще аист и сорока. Зачем они собрались – неизвестно; может быть, разыгрывали какую-нибудь не написанную Крыловым басню.

28-е.

С 1-го мая. Японское море и берег Кореи.

www.booklot.ru

Русское "открытие" Кореи — Соотечественники России

Русские пришли в Корею довольно поздно – как минимум, на два века позже португальских и голландских "землепроходцев". (Хотя в архивах Ост-Индской компании есть указания на еще более ранние – в "начальный период 16 века" - посещения португальцами "корейских островов", включая крупнейшего из них Чаосен [Chausien]). А Хендрик Хамель, голландский шкипер, после возвращения из 14-летнего плена в стране Чосон уже давно опубликовал (в 1668 г., правда, на редком голландском языке) свой "журнал", познакомивший просвещенную Европу с загадочной страной "на краю географии".

В конце марта или начале апреля 1854 года российские моряки с кораблей экспедиции адмирала Евфимия Васильевича Путятина (1803-1883) впервые сошли на корейский остров Гамильтон (ныне Комундо), что находится на полпути между современным портом Ёсу и островом Чечжу. Вскоре к ним присоединился и секретарь Путятина - Иван Александрович Гончаров (1812-1891), уже известный тогда писатель и будущий автор упоительного "Фрегата "Паллада". Конечно, к тому времени Корея (Чосон, или Чаосянь) не была абсолютной "terra incognita" для России. О ней знали не только те, "кому нужно", - в Министерстве иностранных дел или в Генеральном штабе (например, по донесениям российской православной миссии в Пекине, фактически исполнявшей светские дипломатические функции). В печати к тому времени уже появились книги и статьи о странах Дальнего Востока, которыми, как мы увидим, воспользовался будущий "летописец экспедиции". Несколько ранее в корейских водах плавал И.Ф.Крузенштерн (1770-1846), уточняя морские карты. Но физически нога русского никогда еще не ступала на корейскую землю. Да и Приморье было еще не "нашенским", ибо Россия утвердила здесь свой суверенитет позже, в 1860 году, по Пекинскому договору с Китаем. Естественно, что Владивостока (Владей Востоком!) не было и в помине.

Официально экспедиция Путятина именовалась как "экспедиция к русским владениям в Америке". Но она вообще туда не попала: фрегат "Диана" (заменивший через два года в качестве флагмана ветхую и оставленную в Татарском проливе "Палладу") вскоре был разрушен у берегов Японии мощной цунами, хотя практически всему экипажу удалось спастись. Но Гончарову не пришлось этого пережить: незадолго до этого по разрешению Путятина он распрощался с сотоварищами по долгому путешествию и через Сибирь вернулся в Петербург. Однако Е.В.Путятин, замечательный дипломат и государственный деятель, все же весьма успешно справился с другой главной задачей – установлением торговых отношений с Японией (в начале 1855 г.). Важным достижением стало и первое очное знакомство русских с Кореей: были сделаны два захода с многочисленными высадками на берег и уточнены морские карты ее восточного побережья. (Писатель упоминает, что в распоряжении экспедиции были одна или две карты корейского побережья, весьма неточные).

Кругосветное плавание продолжалось почти три года. Были совершены обстоятельные заходы в Англию, на Мадеру и Мыс Доброй Надежды, в Сингапур, Гонконг, Манилу, на ряд тропических островов, а также в Китай и Японию. И это богатство впечатлений, соединенное с талантом, знаниями и наблюдательностью писателя, дали возможность Гончарову написать и выпустить в 1858 году свою удивительную книгу (в двух томах), которой до сих пор зачитываются стар и млад. И.А.Гончаров, впоследствии автор знаменитых "Обломова" и "Обрыва" ("Обыкновенная история" была написана до путешествия), очень неохотно повторно публиковал свои произведения. Однако, "Фрегат Палладу" еще при своей жизни он разрешил переиздать шесть раз, полагая, что книга полезна для юношества. Известно, что "Фрегат..." был любимой книгой юного Чехова, о чем он признавался в письме брату Михаилу.

Считается, что страницы о Корее - не лучшие в книге. В них чувствуется усталость автора (и барина) от длительного путешествия. Есть некоторые поверхностные (как признавал и сам автор) и даже весьма субъективные суждения. Да и посещение малонаселенных берегов не давало столь обильной, как это было, например, в Японии, пищи для размышлений. Тем не менее, в описаниях и личных наблюдениях писателя немало интересной и ценной информации.

Говорят, что первое впечатление - самое сильное и зачастую верное. Вот оно: "Островишко весь три мили, скалистый, в каменьях, с тощими кое-где кустиками и редкими группами деревьев... Я видел его [берег] издали – незаманчиво, и я не торопился на него. Кое-где над сонными водами маленьких бухт жались хижины корейцев. Видны были только соломенные крыши, да изредка кое-где бродили жители, все в белом, как в саванах".

Несмотря на то, что Гончаров обещал избегать цитирования других авторов и полагаться на собственные впечатления, тем не менее, рассказывая о Корее, он вынужден это делать. "К сожалению, - подчеркивает писатель, - до сих пор мало сведений о внутреннем состоянии и управлении Кореи, о богатстве и произведениях страны, о нравах и обычаях жителей". Поэтому автор часто ссылается на труды отца Иакинфа [Н.Я.Бичурина (1777-1853), выдающегося синолога, одно время главы русской православной миссии в Пекине. – Д.К.], а также на знания и свидетельства своего спутника, переводчика китайского языка отца Аввакума [Д. Честного, известного синолога, также возглавлявшего православную миссию в Китае. – Д.К.].

В частности, отмечается, что Корею можно назвать древним государством, которое "формировалось в эпоху троян, первобытных греков,... здесь разыгрывались свои Илиады...". Кроме того, по Гончарову, это и самостоятельное государство, которое имеет свои законы и язык, хотя ее короли и утверждаются на престоле китайским богдыханом. Этот обычай "до сих пор строго соблюдается", - пишет он и добавляет, ссылаясь на о. Аввакума: "Посланные из Кореи являются в Пекин с подарками и с просьбой утвердить нового государя. Богдыхан обычно утверждает и, приняв подарки, одаривает посланных гораздо щедрее. Впрочем, они не впутываются в их дела". В качестве подтверждения приводится такое важное свидетельство: однажды корейцы донесли китайскому правительству о том, что какое-то иностранное судно прибыло к берегам Кореи, на что из Пекина ответили, что им «дела до них нет и чтобы они распоряжались, как хотят".

Утверждением на престол "только и выражается зависимость Кореи от Китая, да еще разве еще тем, что из Кореи ездят до двухсот человек ежегодно в Китай поздравить богдыхана с новым годом, - пишет далее Гончаров. - Это похоже на зависимость отделенного сына, живущего своим домом от дома отца". В главе о Корее, зачастую со ссылкой на авторитеты, приводятся также некоторые сведения о внутреннем устройстве страны (разделена на 8 провинций), о происхождении названия "Корея", о традиции у чиновников не брать подарков "без разрешения начальства" и т.д. Опираясь на выводы о. Иакинфа, Гончаров пишет: "За покорность и признание старшинства Китая китайцы наградили данников своими познаниями, отчасти языком, так что корейцы пишут, чуть что поважнее и поучёнее, китайским, а что попроще - своим языком. Я видел их книги: письмена не такие кудрявые и сложные, как у китайцев. Далее китайцы наградили их изделиями мануфактур и искусством писать стихи...".

А вот и описание первой высадки на берег: "Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу,... из деревни бросились бежать множество женщин и детей к горам со всеми признаками боязни. При выходе на берег мужчины толпой старались не допускать наших к деревне, удерживая за руки и за полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтобы посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни".

Как это описание сильно разнится с тем, что случилось с Хамелем и его спутниками на Чечжудо, которых немедленно арестовали и, сделав "свободными пленниками", не выпускали из страны!

Через час, когда отношения наладились, моряки привезли на корабль двух стариков, по-видимому, старшин. "За ними вслед приехала корейская лодка... и множество простого босоногого, нечесаного и неопрятного народа, – пишет Гончаров. - И простой, и непростой народ – все были одеты в белые бумажные или травяные широкие халаты, под которыми были надеты другие, заменявшие белье: кроме того, на всех надето было что-то вроде шаровар из тех же материй, как халаты, у высших – белые и чистые, а у низших – белые, но грязные. На некоторых, впрочем, немногих, были желтые или синие халаты". Особое удивление вызвал "замечательный головной убор". Если подростки носили длинную косу и были зачесаны на пробор, как девчонки, то взрослые "волосы зачесывают со всех сторон кверху в один пучок, на который надевают шляпу... Тулья у ней так мала, что только и покрывает пучок, зато поля широки, как зонтик. Шляпы делаются из какого-то тростника, сплетенного мелко, как волос, и в самом деле похожи на волосяные, тем более что они черные. Трудно догадаться, зачем эти шляпы? Они прозрачны, не защищают голову ни от дождя, ни от солнца, ни от пыли".

Естественно, что писателя в первую очередь интересовал народ, аборигенное население: "Я очень пристально вглядывался в лица наших гостей: как хотите, а это все дети одного семейства, то есть китайцы, японцы, корейцы и ликейцы (т.е. жители нынешнего архипелага Рюкю – Д.К.). Китайское семейство, как старшее и более многочисленное, играет между ними первенствующую роль". Сравнивая эти четыре народа, Гончаров пишет: "Корейцы более похожи на ликейцев, но только те малы, а эти, напротив, очень крупной породы. Они носят бороду; она у них большею частью длинная и жесткая, как будто из конского волоса; у одних она покрывает щеки и всю нижнюю часть лица; у других, напротив, растет на самом подбородке. Многие носят большие очки в медной оправе, с тесемкой вокруг головы. Кажется, они носят их не от близорукости, а от глазной болезни. В толпе я заметил множество страждущих глазами".

Когда моряки стали потчевать гостей чаем, хлебом, сухарями и ромом, то те вели себя довольно раскованно – "один пальцем полез в масло, другой, откусив кусочек хлеба, совал кому-нибудь из нас в рот, третий выпил две рюмки голого рома одну за другой и не поморщился. Прочие трогали нас за платья, за сапоги, белье, гладили рукой сукно, которое, по-видимому, очень нравилось им. Особенно они обратили внимание на белизну нашей кожи. Они брали нас за руки и не могли отвести глаз...". Поскольку русское дворянство говорило по-французски, то в те времена многие знания о Дальнем Востоке черпались из французских источников. Вот и Гончаров ссылается на Клапрота [немецкого востоковеда, который работал одно время в Петербурге, а затем в Париже – Д.К.], который использовал сочинения некоего японца Ринсифе (о трех ближайших к Японии "царствах"), прибавил кое-какие китайские сведения, составив следующее описания жителей Кореи: "Корейцы роста высокого и сложения гораздо крепче японцев и китайцев и других народов. Замечено, что кореец ест вдвое больше японца. Корейцы отличаются лукавством, леностью, упрямством и не любят усилий".

"Летописец экспедиции", имевший возможность лично повидать все эти народы, оставил нам блестящие (и подробные) сравнения быта, облика и привычек всех этих народов. Вот только вывод о корейцах: "Вообще они грубее видом и приемами японцев и ликейцев, несмотря на то, что у всех одна цивилизация – китайская. Впрочем, мы в Корее не видели людей высшего класса". Последняя оговорка весьма существенна. Действительно, экспедиция не побывала ни в столице, ни в каком-либо из крупных городов Кореи, что, конечно, снижает авторские выводы.

Гончаров неоднократно упоминает, что местные жители упорно "старались отклонить" пришельцев от своих деревень. Были даже случаи легких столкновений, бросания камней. Однажды даже пришлось вернуться на корабль за вооруженной охраной. Впрочем, когда корейцы видели, что у моряков и нет "охоты углубляться в улицы, шириной в два шага", то сами "предпочитали вести добровольно". Вместе с тем, автор объективен, отмечая готовность корейцев извиниться за неправильные деяния (например, бросание камнями в моряков, проводивших с лодки промер глубин или отдельные попытки не выпустить моряков из лодок на берег). Он пишет: "Сегодня старик приехал рано утром и написал предлинное извинение, говоря, что он огорчен случившимся;... просил не сердиться и оправдывался незнанием корейцев о том, что делается "внутри четырех морей", то есть на белом свете. Его и товарищей, бывших с ним, угостили чаем, водкой и сухарями...".

Или вот любопытный абзац из сравнительной характеристики дальневосточных народов: "Мы шли между двух заборов, грубо сложенных из неровных камней без всякого цемента. Из-за заборов были видны только соломенные крыши и больше ничего. Какая разница в этих заборах с постройками этого рода у ликейцев! Там тщательность, терпение, порядок и искусство; здесь лень, небрежение и неумение. Должно быть, корейцы в самом деле не любят "усилий". Когда мы пытались заглянуть за забор или входили в ворота – какой шум поднимали корейцы! Они даже удерживали нас за полы, а иногда и толкали довольно грубо. Но за это их били по рукам, и они тотчас же смирялись...".

Впрочем, возвращение в деревню после охоты и прогулки по окрестным сопкам было вполне мирным: "В селе на берегу были разостланы циновки; на них сидели два старика, бывшие уже у нас и пригласили сесть и нас. Почти все жители села сбежались смотреть на редких гостей. Они опять подробно осматривали нас, трогали платье, волосы, кожу на руках... Разговор шел по-китайски, письменно". Гончаров подмечает, что особо они удивлялись возрасту гостей, считая, что им не 30-40 лет, а 60 или 70. Как и у японцев, "это крайне восточный комплимент". Старики интересовались, долго ли они останутся в стране, ибо "по закону страны обязаны угостить... от имени правительства обедом".

Гончаров далее пишет, что со старшими завязалась живая письменная беседа на китайском языке: "Они так проворно писали, что глаза не поспевали следить за кистью, спросив, прежде всего, "какие мы варвары – северные или южные?... Когда мы попросили в обмен кур, зелени, рыбы за деньги или же в обмен,... то старик взял эту записку, надулся как петух и с комической важностью... нараспев начал декламировать написанное".

Несколько странно, что автор "Фрегата "Паллады" довольно мрачно описывает корейскую природу, хотя он находился на юге и востоке страны в апреле, когда в Корее начинается буйное и живописное цветение сначала камелий, затем лиловых чиндалле (азалии) и ярко-желтых кенари (дикорастущей лилии). Правда, практическое применение корейской флоре нашлось: русские моряки сразу же стали использовать кусты камелии в качестве веников для бани, которую устроили на берегу. Гончаров без ссылки на источники указывает, что "природа здесь скудная, зимой бывает очень холодно, а летом жарко". Вот его пейзажная зарисовка на острове Гамильтон (Комундо): "Мы шли по полям, засеянным пшеницей и ячменем; кое-где, но очень мало, виден был рис, да кусты камелий, а то все утесы и камни. Все обнажено и смотрит бедно и печально. Не мудрено, что жители не могли нам дать провизии: едва ли у них столько было у самих, чтобы не умереть с голоду. Они мочат и едят морскую капусту, выбрасываемую приливом, также ракушки. Сегодня привезли нам десятка два рыб, четыре бочонка воды, да старик вынул из-за пазухи сверток бумаги с сушеными трепангами… Ему подарили кусок синей бумажной материи и примочку для сына, у которого болят глаза".

Проведя неделю на острове Гамильтон, суда адмирала Путятина опять отправилась в Нагасаки за ответом из японской столицы о начале двухсторонней торговли. Его все еще не было. И "Паллада" вновь вернулась к Корейскому полуострову, к обследованию его восточных берегов, пройдя от 36 параллели (широта нынешнего корейского порта Пхохан) до 43 параллели - пограничной реки Тай-маньго (то есть, Туманган).

Возвращение к корейским берегам было почему-то нерадостным для автора "Фрегата...": "Смотреть нечего: все пустынные берега, кое-где покрытые скудной травой и деревьями. Видны изредка деревни: там такие же хижины и также жмутся в тесную кучу, как на Гамильтоне. Кое-где по берегу бродят жители. На море много лодок, должно быть, рыбацкие". Однако, как замечает автор, "хижины были обмазаны глиной, не то, что в Гамильтоне; видно, зима не шутит здесь...".

Все виденное, по Гончарову, повторяется вновь и вновь, но с некоторыми деталями. Вот одна из наиболее интересных: "Сегодня вдруг одна из лодок направилась к нам. На ней сидело человек 7 корейцев, все в грязно-белых халатах, надетых на такие же куртки и камзолы. На всех были того же цвета шаровары на вате; один в шляпе..., мы и не рады были посещению. Объясниться с ними было нельзя: они не умели ни говорить, ни писать по-китайски, да к тому же еще все пьяны. Матросы кучей окружили их и делали разные замечания... "Хуже Литвы! - слышу я, говорит один матрос. "Чего Литвы: хуже черкес! – возразил другой...". Им дали сухарей и они уехали. Один из них, уходя, обнял и поцеловал О.А.Гошкевича [еще один переводчик экспедиции, будущий первый российский консул в Японии - Д.К.] , который пробовал было объясниться с ними по-китайски. Мы засмеялись, а бедный Осип Антонович не знал, как стереть следы непрошеной нежности".

Гончаров, конечно, отдает себе отчет, что русские "ступили на берег, на котором, вероятно, никогда не была нога европейца", полагая, что "миссионерам забираться сюда было не зачем: далеко и пусто". Однако, лишь два десятилетия спустя он сам был свидетелем того, что именно миссионеры первыми начнут активно проникать в Корею, неся христианство.

Во время высадок на берег писатель делает маленькие открытия, как ботанические (некоторые деревья с неестественной зеленой листвой, другие – с невиданной доселе пепельной листвой, третьи – вообще голые с иссохшими серыми стволами и сучьями, на которых росли другие кусты свежей весенней зелени), так и зоологические (около нас летали по взморью огромные утки, красноносые кулики, чайки, голуби и много мелкой дичи).

Но все-таки лучшими в книге остаются авторские зарисовки общения с местным населением: "Мы шли по вязкому песку прилива к хижинам, которые видели под деревьями. Жители между тем собирались вдали толпой; четверо из них и, между прочим, один старик с длинным посохом сели рядом на траве и, кажется, готовились к церемониальной встрече, к речам, приветствиям или чему-нибудь подобному. Все младенцы человечества любят напыщенность, декорации и ходули, но мы, бегло взглянув на них и кивнув им головой, равнодушно прошли дальше по берегу к деревне. Какими варварами и невежами сочли они нас! Они забыли всякую важность и бросились вслед за нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы мы не ходили к деревням; но мы и не хотели идти туда... Корейцы шли за нами. Рослый, здоровый народ, атлеты с грубыми, смугло-красными лицами и руками: без всякой изнеженности в манерах, без изысканности и вкрадчивости, как японцы, без робости, как ликейцы, и без смышлености, как китайцы. Славные солдаты вышли бы из них: а они заражены китайской ученостью и пишут стихи! О. Аввакум написал на бумажке по-китайски, что мы русские, вышли на берег погулять и трогать у них ничего не будем. Один из них прочитал, и сам написал вопрос: "Русские люди, за каким делом вы пришли в наши края,.. все ли у вас здорово и благополучно? Мы люди низшие, второстепенные, видим, что вы особые, высшие люди". И все это в стихах". Вместе с тем, писатель делает неожиданный вывод: "Скучно с этими детьми. Притом корейцы не совсем новость для нас... Они моральную сторону заняли у китайцев; не знаю, кто дал им вещественную. Увидишь одну, две деревни, одну две толпы – увидишь и все: те же тесные кучи хижин с вспаханными полями вокруг, те же белые, широкие халаты на всех, широкие скулы... На чем тут останавливаться? Если бы можно было свободно проникнуть в города, посмотреть других жителей, их быт, а то не пускают".

Гончаров полагает, что корейцы, в отличие от японцев, правдивы, говорят правду о положении страны, городов, охотно рассказывают, что делают, чем занимаются, выражают готовность обмениваться товаром. "Впрочем, - оговаривается писатель, - мы видели только поселян и земледельцев; высшие классы и правительство, конечно, имеют понятие о государственных сношениях, следовательно, и о политике. Они сносятся же с китайцами, с японцами и ликейцами. Образ европейских сношений и жизни, конечно, им известен. Здесь, сказали нам жители, что о русских и о стране их они никогда не слыхивали... Корейцы мешают все народы, кроме китайцев и японцев под именем варваров... Впрочем, корейцы должны иметь понятие о нас... Корейцы бывают в Пекине: наши о. Аввакум и Гошкевич видели их там и даже, кажется, по просьбе их, что-то выписывали для них из России".

9 мая 1854 года после 20-дневного плавания у восточного побережья Кореи экспедиция Путятина взяла курс на Сахалин. Ее корейский этап был завершен. "Открытие" Кореи для России состоялось! И сегодня мы можем судить, как разительно отличается современная Корея от той Кореи более чем 150-летней давности, которую впервые увидел наш соотечественник, знаменитый писатель.

Конечно, участники легендарного плавания не знали тогда, что всего лишь через 6 лет начнутся первые переселения корейцев на земли Уссурийского края, где они найдут приют и ласку российских властей и проявят себя, как законопослушные и трудолюбивые люди. А еще 24 года спустя будет подписан договор о дружбе и торговле между Россией и Кореей, который положит начало установлению дипломатических отношений между двумя соседними государствами.

Дмитрий Капустин

www.russedina.ru