ГлавнаяШлемОбщественные науки в ссср неминуемо шли к кризису т к

О «гонениях» на генетику и кибернетику в сталинском СССР. Общественные науки в ссср неминуемо шли к кризису т к


Из статьи акад. Покровского "Общественные науки в СССР за 10 лет"

   Некоторые любопытные фрагменты из статьи акад. М.Н. Покровского Общественные науки в СССР за 10 лет. (Доклад на конференции марксистско-ленинских учреждений 22 марта 1928 г.). // Вестник Коммунистической Академии. М., 1928. № 2 (26), с. 3-30. {с. 4}   Касается он [доклад] не вообще наук, как вы знаете, а наук общественных, и тут является прежде всего вопрос: а есть ли какое-нибудь основание выделять общественные науки из общего потока научного развития, кроме, конечно, основания чисто академического и формального, что существуют особые обществоведческие дисциплины? (...) Конечно, закономерность общественных явлений не подлежит сомнению, и доказывать ее значит ломиться в открытые двери. Конечно, в этом смысле есть известное сходство между науками о природе и науками об обществе. Но между ними есть и довольно кардинальное различие, которое теперь приходится подчеркивать. Во всем научном развитии отражается развитие производительных сил, общественный строй и классовая борьба, но на различных группах дисциплин она отражается различно. (...){с. 5} (...)Общественные науки тем отличаются от наук о природе, что они отражают в себе классовую борьбу совершенно непосредственно. Всякий эпизод классовой борьбы дает свое научное отражение в области обществоведения. Это очень крупное различие. (...) Возьмите, скажем, теорию Руссо. На ней до такой степени ясен отпечаток физиономии мелкого производителя в определенный момент его истории, накануне французской революции, как только можно пожелать. (...) Но возьмем настоящую "кафедральную" общественную науку, скажем, знаменитую историческую школу права, на которой пробовали воспитывать в университете наше поколение. Эта историческая школа права носит на себе до такой степени определенный отпечаток общественной реакции против французской революции, борьбы немецкого феодализма, умирающего, уже издыхающего, но отпихивающего от себя буржуазию, которая в форме французского рационализма шла на него,— как не надо больше. (...) Я в течение своей литературной деятельности так много толковал и своих учеников приучал толковать об отражениях классовой борьбы в русской исторической литературе и вообще в русской обществоведческой литературе, что об этом не не хочется говорить, потому что невольно то, что сам говорил 25 раз, кажется известным для всех, хотя я не уверен, что это так общеизвестно для всех, кроме меня и моего семинария. Все эти Чичерины, Кавелины, Ключевские, Чупровы, Петражицкие, все они непосредственно отразили определенную классовую борьбу, происходившую в течение XIX столетия в России, и, как я в одном месте выразился, история, писавшаяся этими господами, ничего иного, кроме {с. 6} политики, опрокинутой в прошлое, не представляет. Та общественная борьба, которая кипела в это время, борьба за и против крестьянства в 61 году, народническая революция в 70-х гг. и т.д. — все это находило себе непосредственное выражение в обществоведческой литературе, и нельзя себе представить себе этой литературы иначе, как на фоне классовй борьбы. Если мне возразят, что, значит, нет общественной науки, которая была бы в смысле своей точности адекватна астрономии, то отвечу, что это, несомненно, так. Общественная наука есть орудие классовой борьбы, но поскольку законы этой борьбы с такой же непреложностью вытекают из общих законов, как движение звезд вокруг солнца, постольку мы имеем совершенно определенную закономерность в этой борьбе, и эта закономерность может быть изучена. Всякая классовая борьба своего времени может быть изучена под углом зрения классовых соотношений. Вот подходя с этой точки зрения, мы открываем известную закономерность и в развитии обществоведческих идей, как у нас совершалось это развитие с конца XIX столетия, причем (как вы догадываетесь) по существу это будет борьба идеологий, т.е. оболочка классовой и политической борьбы, которая в то время происходила. (...){с. 8} (...)   Итак, в 90-х годах XIX столетия мы имеем единый фронт, который можно назвать фронтом промышленного капитализма против феодализма. (...) Первоначально, первым своим ударом революция 1905 года отколола от единого антифеодального фронта довольно большую глыбу слева, но глыбу довольно пеструю по своему содержанию. В этой глыбе преобладающим элементом, конечно, были элементы мелкобуржуазные. Тут были меньшевики, тут были эсеры, тут были и некоторые большевики. (...) {с. 9} (...)   Если сама революция 1905 года произвела первый откол, откол этой большой неоформленной глыбы налево, то конец этой революции, разгром этой революции, начинает понемного раскалывать самую глыбу. (...)   Суть процесса заключалась в том, что выявился известный определенный, очень твердый кусок пролетарского гранита, от которого постепенно отсыпались более рыхлые горные породы. Образование этого идеологического ядра я считаю чрезвычайно важным не только в истории нашего обществоведческого мышления, но я считаю его чрезвычайно важным и в истории самой Октябрьской революции.   Если мы поставим вопрос, почему мы победили в 17 году и в следующих годах, то придется ответить: по двум основным причинам. Основных причин было две: с одной стороны — очень четка, твердо отчеканенная за это время идеология, а с другой стороны,— и вы, конечно, как марксисты переставите порядок,— образование революционного слоя рабочих, слоя, а не отдельных революционных одиночек-рабочих, которые были раньше. Это второе было, конечно, важнее первого. (...){с. 10} (...)   Тут приходится отметить несколько характерных моментов. Первый момент это то, что уже после 5 года все живое идет исключительно из левого сектора. Все буржуазные общественные теории, исторические, юридические, экономические, которые командуют полем сражения в промежуток между 1-й и 2-й революциями, они все сложились иногда задолго, во всяком случае до первой революции. Об экономических говорить не приходится. Тут никаких новых слов совершенно не было. (...) Что касается права, то теория Петражицкого сложилась раньше 5 года. Что касается истории, тут мы имеем архаику еще более глубокую. (...) Все новые слова у них иссякли до пятого года. (...) И в одном только месте правого действительно шла живая работа. Это складывалась идеология русского империализма, особенно ярко представленная в семинарии проф. {с. 11} Гольдштейна, в тогдашнем Коммерческом институте, теперь Институте им. Плеханова. (...)   Я возьму цифры, которые относятся к продукции двух университетов, Петербургского и Московского, притому ко всем наукам, не только к обществоведению. Но они все же характерны. В 1913 году мы имеем максимальную цифру продукции Петербургского университета 517 работ; в 1916 г. мы имеем 381 работу; еще рельефнее это видно на Московском университете. (...) Вы скажете, последние цифры носят на себе явные следы влияния войны. Конечно, влияние войны, но это влияние войны надо все-таки понять, в чем оно состояло. Не в том, что большое количество наших ученых по примеру своих германских и французских коллег пошли на фронт и там погибли. (...) В общем, наша академическая наука хорошо забронировалась от военной опасности. (...) За границей, особенно в Германии, (...) как раз война дала толчок к целому ряду научных работ и научных открытий. Только у нас этого не было. Почему? Подкладку этого вскрыл проф. Кареев в сборнике "Чего ждет Россия от войны". (...) В начале своей статьи он рассказывает, как было прежде до войны,— приходил он к столу, на котором разложены новые журналы, в библиотеке Петербургского университета, и находил там всегда какую-нибудь интересную новинку. А сейчас не только германских и австрийских журналов нет, но нет даже французских и английских, потому что их получали через немецких книгопродавцев. Таким образом, бедные русские ученые были лишены последнего источника вдохновения. {с. 12} (...)   Таким образом, в то время, как наша идеология сложилась в нечто очень крепкое, (...), буржуазная наука постепенна дряхлела (...) и, естественно, что в идеологической области она нам ничего противопоставить не могла. Вы скажете, тем не менее первые годы революции не отмечены никакими крупными нашими обществоведческими работами. (...) Вы скажете, в оправдание, в объяснение этому: была гражданская война, был голод, все это отвлекало. Товарищи, нет абсолютно никакой необходимости прятаться за войну и голод, ибо в этов время появляются две самых замечательных обществоведческих работы, какие видела русская обществоведческая литература за эти годы, несмотря на то, что эти работы не были диссертациями ни на какую степень. От них приходится датировать начало развития, в особенности от первой из этих работ, основной, от работы т. Ленина "Государство и революция". (...) Конечно, не рядом с Лениным, но, во всяком случае, как одно из новых слов того времени, я ставлю книгу Бухарина "Экономика переходного пе- {с. 13} риода". (...) Ленин показал, что политическую машину пролетариат не может взять в свои руки целиком, он должен ее разбить. Бухарин показал, что и хозяйство капитализма отнюдь не может быть усвоено пролетариатом просто, по Гильфердингу, учившему, что если пролетариат завладеет 6 крупнейшими банками в стране, то будет хозяином всего производства. Мы завладели тогда не 6 банками в России, а гораздо большим количеством, но, тем не менее, наш переворот сопровождался, и Бухарин показал, что он должен был сопровождаться, колоссальным понижением производительности, потому что нужно было конкретно, фактически разбить старую дисциплину труда для того, чтобы на ее место поставить новую дисциплину,— социалистическую дисциплину. (...){с. 14} (...)   Наконец, тут же приходится назвать и третью книгу, которая появилась несколько позже, но которая входит, по-моему, в тот же цикл. Это книга Крицмана — "Героический период нашей революции". (...) Сейчас для нас важно только отметить, что первые три книги, вышедшие в это время,— работы, хотя и далеко неравноценные, но все три замечательные книги, (...), все они как раз концентрируются около попытки понять совершившийся грандиозный переворот. Тут мы имеем самое непосредственное внедрение классовой борьбы в обществоведение. Нужно было на самом ходе событий понять, что происходит, как происходит, к чему это ведет. (...){с. 15} (...)Для меня как для конкретного человека,— исто- {с. 16} рия есть конкретная наука,— гораздо интереснее исследовать те исторические конкретные проблемы, которые встали после этих первых работ. В работах тт. Бухарина и Крицмана ставится вопрос о революции в международной плоскости. Для Бухарина революция была прежде всего международная революция, и для Крицмана наша революция побеждает прежде всего как международная революция. Именно так он и ставил вопрос о русской революции. "Для пролетарской революции созрел капиталистический мир, поэтому стала возможной русская пролетарская революция. Внутри же созревшего для революции общества она прорывается не там, где дальше всего зашло развитие экономики этого общества, а там, где дальше всего зашло развитие общественных противоречий, обуславливаемое не уровнем экономики данной части общества, а уровнем экономики этого общества в целом". (...)Эта идея была поставлена таким образом, что наша пролетарская революция 17 года есть часть мировой социалистической революции, ее начало. (...) Но если мы перейдем в конкретную плоскость, то тут мы наткнемся на целый ряд, как выражался Ленин, деталей, деталей довольно неожиданных. (...) И вот, одной из таких "деталей" оказалось, что наша революция в течение очень долгого периода времени будет революцией в одной стране, но что в этой одной стране все-таки возможно настоящее социалистическое строительство. Ленин решил этот вопрос (...) именно в процесс борьбы за Брестский мир. (...) Пример за базу данную страну, тогда еще называвшуюся Россией, а не СССР, и попытаемся здесь строить. (...){с. 17} (...)   Но есть вопросы, которые не решаются так просто. Один из таких вопросов поставлен т. Крицманом (...)    Я не стану этого вопроса излагать перед вами и не стану утверждать, что он решен. Был у нас или не был самостоятельный русский империализм? Крицман и его направление, скажем Ронин, говорят, что никакого специфического русского империализма не было, а был французский и английский империализм,— подлинные слова Крицмана,— оперировавшие на территории бывшей Российской {с. 18} империи. Это подчеркивает характер нашей революции, как мировой революции. Или же, как утверждали другие,— Леонтьев, в последнее время Аркадий Сидоров,— был свой русский империализм, конечно, зачаточный, конечно, ублюдочный, далеко не развитой, но по существу аналогичный французскому империализму, германскому и английскому. Этим ставился вопрос о возможности у нас социалистической революции, вызванной, между прочим, и местными условиями. (...){с. 24} (...)   Октябрьская революция очень сильно ударила по нашей старой буржуазной истории и, можно сказать, совершенно выбила ее из колеи. (...) Но нашелся среди этого круга профессоров человек живой, искренний, откровенный, который прямо заявил в чем дело. Он сказал, что Октябрьская революция до корня разрушила теорию исторического материализма. Он утверждал, что после Октябрьской революции смешно говорить об историческом материализме. Раньше можно было воображать, что действительно не идеи правят миром, а двигают миром экономические факторы, развитие производительных сил. Но после того как большевики завладели властью и вырвали из-под этого профессора "производственную базу", которую он имел ранее в образе распространения своих учебников, после этого совершенно ясно стало, что дело идет не так, как требует теория исторического материализма, а совершенно иначе. У власти стала,— говорит он,— кучка лиц, которые явились из-за границы (я передаю вольно его слова) в рваных пиджаках, у которых не было никакой решительно материальной силы, а только сидела в голове с твердостью маньяка идея и была смелость к осуществлению это идеи. И осущест- {с. 25} вили. После этого рассказывайте, что в основе лежит развитие производительных сил, никаких решительно у них производительных сил не было. Голые почти люди пришли (смех), почти без штанов, и совершили такой переворот. И, заканчивает решительно Виппер этот свой "Кризис исторической науки": в настоящее время всякий разумный историк станет, конечно, не на материалистическую похороненную точку зрения, а на точку зрения идеалистическую. (...)ПРИМЕЧАНИЕ

   Уже после написания поста обнаружилось, что хотя книга Виппера стала библиографической редкостью, фрагмент из нее был републикован и даже оцифрован, см.: Виппер Р. Состояния и события, массы и личности, интересы и идеи. (Из книги "Кризис исторической науки". Казань. Государственное изд-во. 1921. с. 3-14.) // Рубеж. Альманах социальных исследований. Казань, 1994. №5, с. 69-87. Нужно заметить, что рецензия Покровского на Виппера гораздо интересней самой книги Виппера, который эзоповым языком пытался предсказать будущее большевицкого режима. Вот как у Виппера выглядит описание ВОСР:   А вот перед нашими глазами изумительный факт: количественно небольшая группа овладевает колоссальным государством, становится властью над громадной массой и перестраивает всю культурную и социальную жизнь сверху донизу. Согласно чему? - Своей идейной системе, своей абстракции, своей утопией земного рая, жившей до тех пор лишь в умах немногих экзальтированных романистов. Это ли не господство теорий над миром человеческих отношений! Еще острее наше впечатление от того контраста, который получается между поступками и убеждениями властителей современного момента. Они очень любили выставлять себя материалистами, смеяться над всякими идеологиями. Ведь никто иной, как именно они считали политические теории, философские системы и т.п. надстройкой, декорацией, тогда как все дело в фундаменте классовых интересов. А вот теперь они-то и отдаются увлечению своими идеями, они-то и не хотят считаться с реальными интересами, с вековыми привычками, стремясь дать место полету своего воображения, упиваясь блеском и стройностью своих мысленных чертежей.   Своим примером они только показывают, как мы все вместе с ними заблуждались прежде, когда считали идею, теории чем-то производным, кабинетным, оранжерейным, когда сомневались в способности теорий действовать на воображение, когда думали, что идеи не способны управлять людьми! В результате важный поворот в наших исторических рассуждениях. Мы вынуждены обратить внимание на громадное воздействие идей, на творческую и разрушительную роль теорий в судьбах человечества.

ru-history.livejournal.com

Наука под запретом / Назад в СССР / Back in USSR

Генетика, цитология, этология, теория относительности, социология, психоанализ и экология. Почему эти науки были объявлены в СССР «буржуазными лженауками»? В конце 40-х и начале 50-х годов XX века в физике, биологии, математике, астрономии, химии возникли группы ученых, которые утверждали, что те или иные научные теории являются идеалистическими и должны быть исправлены или заменены материалистическими учениями. В августе 1948 года состоялась знаменитая сессия ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина). Заседание, состав участников и докладчиков которого был тщательно подобран, признало единственно верным биологическое учение Трофима Денисовича Лысенко. В СССР начался погром генетики. Биологов выгоняли с работы, сажали в тюрьмы. Новое учение утверждало, что рожь может породить пшеницу, а елка — березу. Трофим Денисович Лысенко после избрания его академиком Всеукраинской академии наук, 1934 год

Группы ученых-партийцев стремились сместить устоявшиеся теории, проверенные на многочисленных опытах. Так, в апреле 1951 года в Москве прошло Совещание по космогонии солнечной системы, на котором говорилось, что «кризис и разброд в зарубежной астрономии отражает противоречия загнивающего капиталистического общества». Зарубежные астрономические теории были отвергнуты как идеалистические. Идеологическая цензура нанесла серьезный урон развитию наук в СССР Физики-материалисты, как они себя называли, планировали в физических науках преобразования, которые по форме, сути, глубине и масштабам были бы аналогичны незадолго до того прошедшим преобразованиям в биологии. Одним из основных объектов их критики была теория относительности Эйнштейна. Материалисты признавали, что эйнштейновская формула соотношения массы и энергии подтверждается на опыте и лежит в основе расчетов ядерных реакций, но, тем не менее, объявляли все учение ложным. Другим объектом их критики были «воззрения копенгагенской школы» в физике микромира. Фактически отвергалась вся квантовая механика. Также подвергалась критике теория вероятности, в частности, понятие «математического ожидания».

Выступление Лысенко в Кремле. За ним (слева направо) Косиор, Микоян, Андреев и Сталин, 1935 годПочему же запретили «буржуазные лженауки»?Генетика Забота партии о науке заключалась, прежде всего, в приведении научной картины мира в соответствие с идеологией диалектического материализма и коммунистическими лозунгами. Генетика же утверждала, что каждая личность уникальна и неповторима, и что многие не только физические, но и психические качества определены от рождения и лишь частично поддаются влияниям среды и внешней коррекции. Диалектический же материализм оценивал научную теорию не с точки зрения ее соответствия фактам, а с точки зрения господствующих философских догм и соответствия атеистическому мировоззрению. Генетика вторглась в пределы идеологических сфер и шла в разрез с существующей картиной мира по Марксу и Ленину.Лысенко:«Генетика — продажная девка империализма». Цитология Цитология (наука о клетке) изучает, как построена живая клетка, и как она выполняет свои нормальные функции. В клетке находятся хромосомы, а хромосомы содержат гены. Гены изучает генетика, а генетика — «продажная девка империализма». Следовательно, цитология тоже должна быть под запретом. Вот такая вот логика.Этология Вплоть до середины 1960-х годов в СССР этология, в сущности, была под запретом и считалась «буржуазной лженаукой», а этология человека сохраняла этот статус вплоть до 1990-х годов. Почему? Потому что уж слишком явными становятся причины поведения лидеров. И эти причины не всегда оказываются моральными и гуманистическими… Другим основанием, по которому Конрад Лоренц, основоположник этологии, и сама наука были под запретом, послужило участие ученого во Второй Мировой войне на стороне нацистов (в результате чего он даже побывал в русском плену). Хотя второй «отец» этологии, голландец Николаас Тинберген, участвовал в Сопротивлении и был заключен за это в нацистский концлагерь.Николаас Тинберген (слева) и Конрад Лоренц, 1978 годТеория относительности Эйнштейна На деле теорию относительности не смогли запретить, потому что она была необходима для создания атомной бомбы. Ее использовали на практике, но на словах идеи Эйнштейна были объявлены «ложными». Получился так называемый «дуализм» в советской науке: теория считалась ошибочной, но активно применялась в жизни. Взгляды Эйнштейна были «несостоятельны, антинаучны и враждебны науке».Социология Во времена СССР запрет на социологическую теорию проистекал из ее противостояния марксизму-ленинизму. Поскольку считалось, что это учение и есть советская социология (так считало и правительственное крыло социологов 60 — 70-х годов XX века), то развивать какую-то другую теорию запрещалось. Был введен запрет на изучение основных проблем общества, власти и собственности, не говоря уже о десятках конкретных тем, начиная от стратификации (социального неравенства) и заканчивая с*ксом.Иван Дмитриевич Ермаков — один из пионеров психоанализа в СССРПсихоанализ Первоначально психоанализ пережил период бурного расцвета в начале 1920-х годов, когда Иван Дмитриевич Ермаков открыл Государственный психоаналитический институт, издал переводы работ Фрейда и Юнга. Затем был отвергнут, как «буржуазное учение» и практически не развивался. Почему? Потому что фундаментальный предмет изучения психоанализа — бессознательные мотивы поведения, берущие начало в скрытыхполовых расстройствах, — никак не вязался с осознанной борьбой угнетаемого пролетариата с капиталистическими эксплуататорами. И вообще, какой с*кс?! В СССР его не было.Генетика, психоанализ и экология были объявлены «буржуазными лженауками».Экология На экологию в СССР тоже было наложено табу. Данные науки объективно показывали заметное отставание «страны победившего социализма» от «загнивающего Запада» по многим параметрам качества жизни, в том числе по таким фундаментальным как общественное здоровье и качество окружающей среды. Поэтому экология человека не только не развивалась, но само ее существование в Советском Союзе всячески осуждалась. На базе марксистско-ленинской философии горе-теоретики доказывали, что экология человека — «буржуазная лженаука», которая базируется на ложных концепциях и представляет собой вариант социал-дарвинизма. Но принципы, лежащие в основе экологии человека, постепенно пробивали себе дорогу, и, в конце концов, она завоевала свое место в современной отечественной науке.

back-in-ussr.com

Наука и культура СССР

Новые рефераты:

  • Повышение пенсионного возраста.
  • Безработица и её социально-экономические последствия.
  • Основные направления в развитии социологической теории ХХ века.
  • Колебательные реакции.
  • Предмет формальной логики.
  • Роль и значение времени в управлении.
  • Античная философия.
  • Социальная поддержка многодетных семей (на примере Архангельской области).
  • Рыночные структуры.
  • Причины и типология кризисов в социально-экономических системах.
  • Этапы реинжиниринга бизнес-процессов. Роль творчества в процессе реинжиниринга.

    Главная » Отечественная история. Учебник » Наука и культура СССР

    Наука и культура СССР

    Наука в СССР

    Вторая половина XX столетия характеризуется ускоренным включением страны в общемировой процесс научно-технического переоснашения. НТР стала неотъемлемой частью государственной политики, и это приносило очень существенные результаты в международной сфере, отражалось на внутреннем развитии страны. Приоритетными стали задачи освоения космического пространства, атомной энергии, развития физики и химии. Конечно, это было связано в первую очередь с планами обороны — именно этот фактор направлял советскую науку и способствовал ее ускоренному развитию. Военно-промышленный комплекс являлся главным «заказчиком» тех открытий, которые мы сегодня считаем выдающимися. По мнению Н.С. Хрущева, именно реализация сверх эффектных проектов (запуск кораблей в космос, освоение атома и т.д.) могла служить наилучшим доказательством превосходства социалистической системы. Успехи советской науки были действительно впечатляющими. Именно СССР первым осуществил запуск искусственного спутника Земли 4 октября 1957 г. и, благодаря таким талантливым ученым как СП. Королев, приступил к испытаниям еще более мощных стратегических ракет. Несмотря на частые неудачи (крупнейшей стала гибель маршала М.И. Неделина и нескольких сот специалистов) вскоре был осуществлен запуск на орбиту живых существ — собак Белки и Стрелки. Подлинным триумфом советской науки стал полет в космос первого человека — 12 апреля 1961 г. Ю.А. Гагарин положил начало качественно новому этапу развития мировой цивилизации. С этого момента и на долгие годы СССР стал лидером в освоении космоса. В деле освоения ядерной энергии результаты были не менее значительными. Крупным успехом стало введение в эксплуатацию первого в мире атомного ледокола «Ленин» — «родоначальника» советского атомного флота. Для дальнейшего и более широкого изучения атомной энергии был открыт Институт ядерных исследований, который и сегодня является одним из наиболее важных центров российской науки. Конец 1950-х годов ознаменовался существенным расширением географии научных центров. Во многом это было последствием Великой Отечественной войны, в годы которой силы и средства перебазировались на Восток. Так, Сибирское отделение АН СССР объединяло крупнейшие НИИ Новосибирска, Красноярска. Комсомольска-на-Амуре и других городов. Развитие математики, физики, химии и биологии явилось базой фундаментальной и прикладной науки в СССР. Положительным фактором стало появление научных учреждений, занимавшихся исследованиями в области генетики, запрещенной в сталинские времена, — этот факт явно свидетельствовал о реальной «оттепели» в отношениях между государством и наукой. О последнем говорит и факт изменений в исторической науке. В первую очередь они касались периода истории Советского государства и роли в ней И.В.Сталина. Однако отход от догматизма тоталитарного государства, пронизывавшего Краткий курс ВКП(б), сменился новыми перегибами. На смену культу личности Сталина постепенно приходил культ личности Н.С. Хрущева, прославление бывшего вождя сменилось превознесением несуществующих заслуг вождя нынешнего. Фактически запрещалось произношение имени Сталина без критики, была переписана история Великой Отечественной войны. С начала 1970-х советское руководство обратило внимание на то, что Запад вышел на очередной этап НТР, который заключался в компьютеризации производства и всех сфер жизни общества, использовании новых технологий и материалов, в частности — ресурсосберегающих. XXIV съезд КПСС совершенно четко определил направление развития — переход от экстенсивного развития — к интенсивному, что и подстегнуло новый виток научных исследований. Потенциал страны, на первый взгляд, вполне позволял реализовать поставленные задачи. Каждый четвертый научный сотрудник мира работал в СССР, функционировали сотни НИИ и лабораторий, существовала прекрасная база по подготовке специалистов по всем направлениям, огромных масштабов достигло новаторство и рационализаторство, ежегодно принималась государственная программа поддержки науки. Казалось, для развития науки проблем нет. Вместе с тем, сравнительный анализ показателей развития СССР и США за 20 лет говорит о том, что на ряде направлений мы не только не уступали, но и превосходили конкурента. Это относится к производству вооружений, освоению космоса, фундаментальной науке. Однако в сфере подлинно прикладных научных исследований СССР серьезно отставал: к примеру, вначале 1980-х в США использовалось 800 тыс., а в СССР только 50 тыс. компьютеров. Милитаризация науки, ее оторванность от насущных нужд общества не позволяли иметь реальную отдачу. Исследования на оборонные нужды финансировались в полном объеме, в то время как на гражданскую сферу выделялись ничтожные средства. Государство, как и раньше, использовало науку в политических целях, что заметно ослабило ее позиции.

    Культура в СССР.

    Говоря о духовном развитии советского общества в 1950— 1960-е годы, стоит отметить резкую противоречивость процессов, происходящих в этой сфере. Государственная система по-прежнему не отступала от своих принципов командно-административного управления — тоталитаризм остался в прошлом, но его пережитки, да зачастую и авторитаризм, влияли еще долгое время. Процесс обновления культурной жизни шел во многом благодаря влиянию самого Н.С. Хрущева. Его стремление к диалогу с широкими кругами интеллигенции, особенно художественной, вызывало у последней определенную симпатию. Однако непоследовательность и приверженность не общечеловеческим ценностям, а партийным «принципам» очень серьезно мешали главе государства понять происходящие процессы в развитии культуры. Первым и самым главным направлением культурного развития страны стала сфера образования. Уже в 1958 г. появилась записка Н.С. Хрущева в ЦК «Об укреплении связи школы с жизнью»; рациональные замыслы записки были искажены до неузнаваемости в ходе реализации ее содержания. Срок обучения увеличился до 11 лет, наряду со средним образованием планировалось освоение учащимися и производственных специальностей. Однако ни материальной базы, ни кадров для осуществления программы не хватало; профессии, получаемые учениками, являлись далеко не передовыми, а следовательно — не перспективными. От «крайностей» и «перегибов» в реформе удалось избавиться лишь через несколько лет. Временем духовного обновления стало оживление в художественной жизни. С одной стороны, государство позволяло развиваться издательскому делу, появились новые журналы: «Юность», «Молодая гвардия», «Москва», «Наш современник» и др. Это давало возможность публиковаться молодым поэтам, писателям, критикам. Возобновление издания журнала «Иностранная литература» позволило советским читателям знакомиться с мировым литературным процессом, узнать имена Э.М. Ремарка, Э. Хемингуэя и др. В Москве открылся новый театр с характерным для эпохи названием — «Современник», чьи актуальные постановки были настоящим событием в культурной жизни всей страны. Открытием нового мира стало для советских людей телевидение. Телевизор являлся редкостью, но именно этот факт, как ни странно, стал основным в интеграции советского общества 1960-х: его смотрели вместе с друзьями, знакомыми, соседями, обсуждая любимые передачи. Подобное средство массовой коммуникации в немалой степени повлияло на развитие общественных отношений в стране: мир стал ближе и доступнее, а информированность способствовала повышению общего уровня культуры. Постепенно в художественной жизни страны стали четко вырисовываться определенные направления и течения, проявляться позиции различных групп интеллигенции. Так, реалистическая проза демократического характера находила себе место в журнале «Новый мир», редакцию которого возглавлял А.Т. Твардовский. Оппонентом же являлся «Октябрь» — его редактор В.А. Кочетов не одобрял многие антисталинские процессы. Сомнения и искания современной молодежи — так называемая «исповедальная» литература — нашли свое отражение на страницах «Юности» (редактор В.П. Катаев, а затем Б.Н. Полевой). 1960-е годы принесли ряд смелых, высокохудожественных, проникнутых гражданственностью произведений. Увидели свет рассказ «Враги» Э.Г. Казакевича, роман «Битва в пути» Г.Е. Николаевой, стихотворение «Наследники Сталина» Е.А. Евтушенко, была наконец опубликована поэма А.Т. Твардовского «Теркин на том свете». Печатались десятки документальных повестей и воспоминаний о войне, незаконных репрессиях, ужасах сталинских лагерей. Большое место стала занимать мемуарная литература о Великой Отечественной войне. И сегодня, несмотря на известные идеологические штампы, эти книги являются важным источником наших знаний о прошлом. Однако сама сущность советской системы не позволяла распространяться свободомыслию излишне широко. Консервативно-охранительные тенденции в духовной жизни страны были очень и очень сильными, что приводило к прямому подавлению многих и многих прогрессивных начинаний — это главное противоречие духовной оттепели. В подобных действиях четко отразилось стремление советской системы сохранить контроль над идеологической сферой жизни общества. Так, уже в 1957 г. за попытку открыть тему репрессий в литературе подвергся публичному осуждению роман В.Д. Дудинцева «Не хлебом единым», в котором проблема чести и достоинства человека стояла выше партийных и государственных идеалов. Негативную реакцию у сторонников «социалистического реализма» в искусстве вызывали даже лучшие традиции критического реализма русской литературы. Настоящей травлей и национальным позором можно назвать отношение властей к поэту и прозаику Б.Л. Пастернаку. Его роман «Доктор Живаго», над которым он работал много лет, в 1958 г. был удостоен Нобелевской премии по литературе, однако в СССР он не только не был напечатан, но и сам автор подвергся жесточайшим гонениям — исключен из Союза писателей, лишен возможности печататься и вообще зарабатывать на жизнь литературным трудом. Подлинным откровением для миллионов советских читателей стала повесть тогда еще неизвестного писателя А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Место простого человека в тоталитарном государстве было определено автором так четко, что даже Н.С. Хрущев одобрил выдвижение произведения на присуждение Ленинской премии. Однако премия присуждена не была, а сам писатель со временем вынужден был покинуть страну. Вообще, у Н.С. Хрущева слова часто расходились с делом. Он слабо разбирался в вопросах культуры, но при этом всегда «по-отечески» наставлял писателей и художников. Критикуя по подсказке окружения «формалистов», оторвавшихся от народа, сам часто понятия не имел об их реальном творчестве — как это, к примеру, произошло с Э. Неизвестным на московской выставке абстракционистов. Неприятие им лично современного искусства отражалось на всей государственной политике, и разгром бульдозерами все той же выставки — яркий тому пример. В целом условия, в которых совершался исторический поворот в культуре, трудно назвать благоприятными. Конечно, прогресс был налицо, однако реальных реформ государство не проводило. Понятия «свобода творчества», «свобода слова» для большинства аппаратчиков и номенклатуры были чем-то неизмеримо далеким. Искусство и культура рассматривались утилитарно, как инструмент политической пропаганды, что не могло способствовать их полноценному развитию. Но прогрессивные явления все равно развивались — мыслили люди уже совсем иными категориями. И это противоречие — действительности жизни, деклараций руководства и желаний человека — привело к трагической для Советского государства развязке. Новый этап развития страны определил и новое отношение к художественной культуре. На XXIII съезде КПСС 1966 г. Л.И. Брежнев выступил против двух крайностей: «очернительства» с одной стороны и «лакировки действительности» — с другой. Однако дальнейшее развитие ситуации выявило совершенно иные тенденции в этой сфере. Вторая половина 1960-х годов характеризовалась официальной поддержкой произведений неосталинистского толка, отрицательным отношением к авторам, отстаивающим свою личную позицию, исповедующим общечеловеческие ценности. В свет выходили многотомные издания, фильмы, которые формировали новый образ «настоящего советского человека»: спокойного, мудрого, принимающего трудные для себя, но верные и необходимые для страны решения. С середины 70-х образ формировался официальными органами через систему государственных заказов. План на различную тематику (историко-революционную, военно-патриотическую, морально-бытовую, производственную) кинолент либо книг утверждался в высших партийных инстанциях. Свобода творчества регламентировалась государством. Резко возрос цензурный гнет, участилась практика запрета публикации художественных и публицистических произведений, появились понятия «идеологическая невыдержанность» и «формализм», применявшиеся к неугодным произведениям кинематографа. Фактически запрещались художественные выставки, исполнение музыкальных произведений, не прошедших идеологический контроль. Театральные спектакли также допускались к показу решением специальных комиссий. Советский народ вновь был прочно отделен от западной культуры. Издательства, редакции журналов вынуждены были отказываться от переводов и публикаций произведений западных писателей в случае негативной их оценки советским руководством. К минимуму было сведено даже общение с работами художников Восточной Европы и стран социалистического лагеря. Любое проявление свободного волеизъявления немедленно пресекалось властями. Выражать свое мнение, протестовать, сомневаться становилось небезопасным — можно было оказаться в заключении, ссылке, быть высланным за пределы СССР. Так, в 1965 г. за публикацию своих произведений на Западе были осуждены писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В 1974 г. лишен гражданства и насильственно выдворен из страны А.И. Солженицын. Вынуждены были покинуть страну кинорежиссер А. Тарковский, режиссер Ю. Любимов, писатель В. Некрасов, поэт И. Бродский (будущий Нобелевский лауреат), виолончелист М. Ростропович и др. Однако и в этот непростой период многим удавалось найти свое место в искусстве. Наиболее активно противостояли тенденциям неосталинизма в литературе писатели-деревенщики Ф. Абрамов, В. Белов, В. Астафьев, Б. Можаев. Особо следует отметить творчество писателя, режиссера и актера В.М. Шукшина, чьи незабываемые книги, картины, роли отражали и жизнь, и искания, и перелом в сознании миллионов его современников. Стремление избавиться от идеологического давления государства подтолкнуло многих деятелей культуры и искусства обратиться к вопросам личной жизни человека, его повседневности. Лидером бытового жанра стал Ю. Трифонов. По-новому зазвучали классические произведения — постановки и экранизации А.П. Чехова, А.Н. Островского, их бессмертные герои получили в эпоху застоя, упадка нравственности второе рождение. Именно посредством классики стало возможным выражать свое мнение, обходя цензурные запреты и избегая проблем с властями. Национальная культура также носила на себе оттенок догматизма — государство пыталось развивать тезис о расцвете национальных культур. Однако книги Ч. Айтматова (Киргизия), В. Быкова (Белоруссия), Н. Думбадзе (Грузия), Я. Кросса (Эстония) носили характер не интернациональный, а патриотический. Пропаганда пыталась вновь использовать эти идеи для возрождения тоталитаризма, тем не менее, подобные произведения лишь усиливали идеи сопротивления системе. Заметной вехой к культуре 60 — 80-х стала «магнитофонная революция». Запрещенные песни, сатирические произведения, устное народное творчество, воспроизводимые в домашних условиях, не поддавались никакому контролю. Попытки государства ограничить влияние «магнитофона» на сознание граждан приводили лишь к обратным последствиям: песни непризнанных государством В. Высоцкого, А. Галича, Б. Окуджавы и др. признавались миллионами людей. Таким образом, в начале 80-х годов отчетливо обозначилось противостояние двух культур. С одной стороны — культура государственная, официально-догматическая, стремившаяся во что бы то ни стало сохранить за собой влияние на сознание и умонастроение населения. Это культура многотомных изданий, фильмокопий, парадных полотен, орденов и премий. С другой стороны ей противостояла культура народная — гуманистическая и демократическая по своей сути, реально формирующая сознание людей подпольным «самиздатом», запрещенными песнями и свободой выбора — культура протеста. Противостояние этих непохожих систем культуры привело к кризису в умах граждан, сопоставлявших эти системы, привело их к пониманию бессмысленности и искусственности государственного начала в их прошлом и настоящем. Именно в это, казалось бы, благополучное, время кризисом сознания и был заложен кризис политической системы. Лекция, реферат. Наука и культура СССР - понятие и виды. Классификация, сущность и особенности.

    Оглавление книги открыть закрыть

     

    Похожие работы:
    Образование, наука и культура второй половины XIX в

    13.11.2010/реферат

    Образование и наука второй половины XIX в. Эпоха Освобождения, развитие и основа среднего образования. Архитектура, скульптура и живопись 60 - 70-е гг. XIX в. Театр, музыка, печать и книгоиздательское дело. Драматический театр в столицах и провинции.

    Образование, наука и культура России в первой половине XIX века

    11.11.2010/реферат

    Образование, наука, культурный и духовный подъем в первой половине XIX в. Крупные географические открытия на русском Дальнем Востоке, экспедиции русских путешественников. Золотой век русской культуры. Русская православная церковь в первой половине XIX в.

    Социально-экономическое и политическое развитие БССР во второй половине 50-х – в 80-ые гг. ХХ века

    24.12.2010/реферат

    Общественно-политическое и социально-экономическое развитие республики в середине 50-х – середине 80-х гг. Образование, наука и культура данного периода, этапы и направления его становления. Народное хозяйство Беларуси в середине 80-х – начале 90-х гг.

     

referatwork.ru

О «гонениях» на генетику и кибернетику в сталинском СССР

В дискуссии, развернувшейся в комментариях к статье «Как макаки выручили буржуазию», где автор справедливо критиковал буржуазную биологию, окончательно превратившуюся сегодня из некогда прогрессивной естественной науки в махрово-реакционную антинауку — служанку изжившего себя эксплуататорского класса буржуазии, не желающего уходить с исторической арены, наши читатели в очередной раз подняли популярную постперестроечную тему о «необоснованных гонениях на генетику и кибернетику в сталинское время».

Несмотря на то, что обсуждается она в интернете достаточно часто и практически всегда это обсуждение проходит более чем энергично, в сети практически нет материалов, разъясняющих данный вопрос с позиций рабочего класса (с позиций марксизма-ленинизма). В лучшем случае статьи левых по этой тематике посвящены опровержению тезиса о гонениях, где их авторы усиленно доказывают, что никаких особых гонений на науку и тем более репрессий в отношении ученых за их неправильные, отличающиеся от официальных, научные взгляды в сталинское время не было. А что было? Да были всего лишь пара-тройка критических статей в советских научно-теоретических журналах или доклады в Академии наук, на которые не стоит обращать никакого внимания, поскольку они ничуть не препятствовали развитию генетики и кибернетики в Советском Союзе, начавшемуся после смерти Сталина.  Что же касается сталинского времени, то тут авторы ерзают, не зная толком что сказать и как объяснить критику, имевшую место в тот период советской истории. В итоге получается, что пытаясь опровергнуть тезисы либералов, левые только укрепляют в читателях доверие к ним, поскольку получается, что гонения-таки были и происходили они просто так, с дуру, в силу личных амбиций советского вождя.

К примеру, автор вот этого материала, сообщая об истории кибернетики в СССР и на западе немало ценных сведений и совершенно справедливо указывая, что в хрущевско-брежневское время кибернетика цвела в стране пышным цветом, сталинский период аккуратно обходит и выкручивается в итоге следующим образом — мол, поскольку факт отставания СССР к середине 80-х гг. в области  вычислительной техники очевиден и не требует доказательств, а в 50-х гг. этого не наблюдалось, то кибернетика это действительно лженаука, раз ее широчайшее развитие в СССР не дало никаких практических результатов.

Но дело не только в печальных итогах развития советской кибернетики (западной, кстати, тоже, ибо теперь-то уже всем очевидно, что к созданию искусственного интеллекта современная буржуазная наука не приблизилась ни на шаг!), дело в том, что такие итоги были абсолютно закономерны. Именно на это указывали те, кто в начале 50-х гг. критиковал эту науку как очередную буржуазную антинаучную идеалистическую выдумку.

Критика кибернетики, как, собственно, и генетики в сталинское время была совершенно правильной, аргументированной и более чем обоснованной – вот в чем вся суть дела!

Приведем ту самую статью о кибернетике из «Краткого философского словаря» под редакцией М. Розенталя и П. Юдина, 1954 г., издание 4-е, доп. и испр., чтобы наши читатели имели точное представление о том, как именно характеризовали эту «науку» настоящие марксисты-ленинцы:

«КИБЕРНЕТИКА (от др. греч. слова, означающего рулевой, управляющий) — реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны и получившая широкое распространение и в других капиталистических странах; форма современного механицизма.

Приверженцы кибернетики определяют её как универсальную науку о связях и коммуникациях в технике, в живых существах и общественной жизни, о «всеобщей организации» и управлении всеми процессами в природе и обществе. Тем самым кибернетика отождествляет механические, биологические и социальные взаимосвязи и закономерности. Как всякая механистическая теория, кибернетика отрицает качественное своеобразие закономерностей различных форм существования и развития материи, сводя их к механическим закономерностям.

Кибернетика возникла на основе современного развития электроники, в особенности новейших скоростных счётных машин, автоматики и телемеханики. В отличие от старого механицизма XVII-XVIII вв. кибернетика рассматривает психофизиологические и социальные явления по аналогии не с простейшими механизмами, а с электронными машинами и приборами, отождествляя работу головного мозга с работой счётной машины, а общественную жизнь — с системой электро- и радиокоммуникаций. По существу своему кибернетика направлена против материалистической диалектики, современной научной физиологии, обоснованной И.П. Павловым, и марксистского, научного понимания законов общественной жизни. Эта механистическая метафизическая лженаука отлично уживается с идеализмом в философии, психологии, социологии.

Кибернетика ярко выражает одну из основных черт буржуазного мировоззрения — его бесчеловечность, стремление превратить трудящихся в придаток машины, в орудие производства и орудие войны. Вместе с тем для кибернетики характерна империалистическая утопия — заменить живого, мыслящего, борющегося за свои интересы человека машиной как в производстве, так и на войне. Поджигатели новой мировой войны используют кибернетику в своих грязных практических делах. Под прикрытием пропаганды кибернетики в странах империализма происходит привлечение учёных самых различных специальностей для разработки новых приёмов массового истребления людей — электронного, телемеханического, автоматического оружия, конструирование и производство которого превратилось в крупную отрасль военной промышленности капиталистических стран. Кибернетика является, таким образом, не только идеологическим оружием империалистической реакции, но и средством осуществления её агрессивных военных планов.»

Может тому, кто не особенно любит думать, предпочитая верить буржуазным демагогам, и смешно это читать, но нам как-то не очень, учитывая постоянно встречающиеся в последние годы сообщения в буржуазных СМИ разных капиталистических стран о разработке «солдат будущего». Что касается России, то мы на этом печальном поприще отнюдь не в последних рядах.

Так что писали о кибернетике в начале 50-х гг. все правильно, разъясняя советским трудящимся, чем грозит увлечение этой антинаукой. Методологическая и классовая характеристика дана точная и бесспорная, опровергнуть ее невозможно. И тут только одно из двух – или отказываться от диалектического материализма (марксизма-ленинизма, философии рабочего класса), или громить идеализм в науке и, следовательно, отрицать кибернетику. К сожалению, в послесталинском СССР пошли первым путем, о чем «Рабочий Путь» писал в статьях «Кризис коммунистического движения и как из него выбраться», «О причинах гибели СССР. Ответы РП некоторым заблуждающимся товарищам.»

Что же касается научной аргументации в пользу кибернетики, то ее просто… не было!

Отнюдь не случайно, рассказывая на свой оппортунистическо-буржуазный лад историю развития кибернетики в СССР, академик А.Н.Колмогоров позднее вспоминал[1], что ответ на наиболее разгромную статью по кибернетике («Вопросы философии», 1953 г., №5, автор «Материалист») был опубликован только через 2 года, уже в 1955 году (после смерти Сталина) и не содержал никаких опровержений тех аргументов, которые были приведены Материалистом:

«За два года, прошедших со времени опубликования статьи «Материалиста», в жизни страны произошли определенные перемены, сталинские методы управления наукой были уже непопулярны, а кибернетика получила массовую поддержку научно-технической интеллигенции. Обе статьи появились на страницах журнала в 1955 году.

В этих статьях нет прямой полемики с «Материалистом». Необходимость в ней отпала из-за отсутствия официальной поддержки негативного отношения к кибернетике.»

«…Все возражения «Материалиста» снимаются без ссылки на высказывания…»

Обратите внимание, чем объясняет Колмогоров отсутствие аргументации в научной статье – позицией партийного руководства! Т.е. если с ученым кое-кто в ЦК КПСС согласен, то ему никакие научные аргументы и доказательства не нужны, он прав по определению. А вот в сталинское время требовалось доказывать, что прав именно ты, а не твой оппонент! И доказывать публично, чтобы любой научный работник в стране мог представить свои возражения, если он не согласен с приведенной тобой аргументацией.

Так где был диктат идеологии и партийного руководства в науке – при Сталине или все же после него?

Там же Колмогоров рассказывает, каким образом «научная общественность» в СССР после Сталина готовилась к развороту на 180 градусов в отношении к кибернетике:

«Подготовка положительной реакции на дезавуирование кампании против кибернетики заняла около полутора лет. Не все проходило гладко и безболезненно. Я помню выступление А. А. Ляпунова (один из авторов статьи 1955 года, с которой в СССР началось бурное развитие кибернетики – прим. Г.Г.) на семинаре по машинной математике МГУ в 1954 году. Дискуссия, развернувшаяся после этого выступления, в которой самое активное участие принимали университетские философы и биологи, была настолько горячей, что пришлось cделать два продолжительных перерыва, чтобы часть возражений против кибернетики снять в процессе личных контактов (выделение – Г.Г.)».

То есть доказать свою правоту нечем, значит надо давить морально авторитетом ЦК. Чисто оппортунистические методы «аргументации»!

На всякий случай для тех, кому интересна эта тема, публикуем список статей начала 1950-1955 гг. с марксистской критикой кибернетики[2]. В Интернете их практически нет, в отличие от буржуазной демагогии по поводу этой критики, которой полным-полно. Вполне возможно, что некоторые из этих статей еще сохранились в крупных библиотеках и с ними можно ознакомиться. Со своей стороны редакция «Рабочего Пути» обязуется опубликовать их на своем сайте, если они вдруг окажутся в ее распоряжении.

Статьи с марксистской критикой кибернетики:

1. Агапов Б. «Марк III, калькулятор», «Литературная газета» от 4 мая 1950 г.

2. Тугаринов В. П., Майстров Л. Е. Против идеализма в математической логике, «Вопросы философии», 1950, № 3.

3. Ярошевский М. Г. «Семантический идеализм – философия империалистической реакции» в кн.: «Против философствующих оруженосцев американо-английского империализма. Очерки критики современной американо-английской буржуазной философии и социологии.» Т. И. Ойзерман и П. С. Трофимов. М., Госполитиздат, 1951.

4. Ярошевский М. Кибернетика – “наука” мракобесов, «Литературная газета» от 5 апреля 1952.

5. Быховский Б. Э. Кибернетика – американская лженаука, «Природа», 1952, № 7.

6. Клеманов Ю. “Кибернетика” мозга, «Медицинский работник» от 25 июля 1952.

7. Гладков К. Кибернетика или тоска по механическим солдатам, «Техника – молодежи», 1952, № 8.

8. Быховский Б. Э. Наука современных рабовладельцев, «Наука и жизнь», 1953, № 6.

9. Материалист. Кому служит кибернетика? «Вопросы философии», 1953, № 5.

10. Гладков Т. К. Кибернетика – псевдонаука о машинах, животных, человеке и обществе, «Вестник Московского университета», 1955, № 1.

Теперь что касается генетики в сталинском СССР.

Тут следует сделать одно важное замечание. Дело в том, что критиковалась в 30-40-х гг. не вся генетика, а только одно ее направление – менделизм-морганизм (или вейсманизм), получившее широкое распространение на западе. Одним из представителей этого направления в СССР и был тот самый «невинно репрессированный» Н.И.Вавилов, о котором так много ныне говорят в связи со «сталинскими репрессиями в науке».

Другое же направление генетики – мичуринское (в СССР называвшееся «агробиология»), наиболее ярким представителем которого был Т.Д.Лысенко, до 1965 года возглавлявший Институт генетики АН СССР, в сталинском СССР активно развивалось и всячески поддерживалось. Причем этот Лысенко, которого ныне всячески оплевывают российские буржуазные идеологи и пропагандисты, был за свои работы трижды (!!!) награжден Сталинской премией и получил самую высокую в Советском Союзе награду – Герой Социалистического труда.

Не стоит, наверное, говорить о том, что в сталинском СССР наградами и премиями не разбрасывались. И если уж награждали, то явно за дело – за практическую и возможно бесценную помощь советскому народу и Советской стране. А какого именно рода была эта помощь, говорят даты наград Лысенко – 1941, 1943, 1945 и 1949 гг., т.е. самое тяжелое, даже тяжелейшее для страны время – военное и послевоенное.

Так в чем же состоли заслуги Лысенко перед советским народом? А в том, что в Великую Отечественную войну советские люди не голодали!!! Не голодала ни воюющая армия, ни работающий на победу народ, хотя, конечно, жировать возможности не было. Но учитывая, что буквально пару-тройку десятилетий назад Россия из голодовок не вылезала даже в мирное время, то заслуги тогдашнего Президента ВАСХНИЛ – можно сказать главного человека в сельском хозяйстве СССР были действительно выдающиеся.

В отличие, кстати, от прежнего президента ВАСХНИЛ Вавилова Н.С., которого теперь либеральная общественность в России преподносит как величайшего советского ученого, якобы невинно репрессированного за свои научные убеждения. Причем еще и связывает арест Вавилова с доносом на него Т.Д. Лысенко, которого не существовало в природе. Сомневающиеся могут посмотреть материалы уголовного дела Вавилова – они вполне доступны[3], и в них нет ни слова о научном споре и ни единой бумаги от Лысенко. Но зато полно свидетельств подельников Вавилова – таких же махровых троцкистов, как и он, стремившихся по максимуму навредить Советской стране. В приговоре Вавилову четко указаны истинные причины его осуждения: растрата крупных государственных средств, увод научных исследований в области сельского хозяйства от решения практически нужных стране задач и организация антисоветской троцкистской группы. Учитывая, что арестован Вавилов был в 1940 году, можно себе представить, во что обошлась бы советскому народу «деятельность» этого проходимца, если бы он не был вовремя смещен с поста президента ВАСХНИЛ (1935), и его личные эгоистические амбиции и запросы в области зарубежного туризма своевременно не были бы ограничены. Подробнее о Вавилове можно прочитать в замечательной статье С.Миронина ««Великий» Вавилов и вавиловщина».

Но важнее другое – то, какие результаты в итоге дала та самая «вавиловская» генетика, о «несправедливых гонениях» на которую сегодня так рыдают буржуазные пропагандисты. «Рабочий Путь» писал об этих «достижениях», по крайней мере, в двух свои материалах здесь, здесь и здесь. А вот в этой статье автор неплохо доказывает, что ныне те самые западные генетики, которым пытались подражать «вавиловцы» в СССР, наконец-то, осознали, что больше чем полвека они шли ложным путем, и прав-то оказался Лысенко и мичуринская генетика (теперь этот раздел науки называют молекулярная биология), а не менделисты-морганисты.

Не случайно в изданном на западе престижнейшем каталоге «Выдающиеся ученые XX века» из советских ученых фигурирует один только Т.Д.Лысенко, а не кто-либо другой, и уж тем более не Н.С.Вавилов, который был всего лишь посредственным ученым, ничего значительного в науке не сделавшим.

Единственное достижение Вавилова — крупнейшая в мире коллекция семян культурных растений, насчитывающая к 1940 году 250 тысяч образцов (36 тыс. образцов пшеницы, 10022 — кукурузы, 23636 — зернобобовых и т. д.). С ее помощью селекционерами было выведено свыше 450 сортов сельскохозяйственных растений. Причем, больше всего этой коллекцией пользовался академик Лысенко со своими единомышленниками – самим вавиловцам она была без надобности! В связи с чем возникает закономерный вопрос — разве в предвоенные годы, когда страна знала, что жестокой мировой войны не миновать, на это следовало тратить народные деньги? На то, что не востребовано толком еще и сейчас, через 70 лет?  Может быть, нужно было, как сделал это Лысенко, озаботиться насущными проблемами, стоящими в тот момент перед сельским хозяйством советской страны?

Но почему же тогда имя Вавилова так широко известно в современной России, а вот о Лысенко если кто и слышал, то только крайне негативное, в стиле того, что написан один читатель РП в своем комментарии под статьей «Как макаки выручили буржуазию»  — мол, это «мракобес, докатившейся до замены научной дискуссии инквизицией».

Потому что это результат активной буржуазной пропаганды, которая стремится во что бы то ни стало возвеличить классово-родного (Вавилова) и очернить классово-чуждого (Лысенко).

Дело в том, что те самые научные дискуссии, периодически проходившие в сталинском СССР, есть ни что иное, как отражение классовой борьбы, шедшей непрерывно в советском обществе – обществе, впервые в мировой истории строящем социализм.

Сегодня буржуазные идеологи внушают трудящимся, что истинная наука якобы должна быть объективной, стоять вне политики, вне борьбы классов. Но еще  В.И.Ленин в своей работе «Материализм и эмпириокритицизм» показал всю ложность и несостоятельность этого либерального тезиса о «надклассовости» и «объективности» науки, убедительно доказав, что в классовом обществе всякая наука партийна (т.е. классовая).

Что это означает? А то, что каково будет мировоззрение ученого, такую науку он и будет двигать – то ли буржуазную антинауку, так интерпретирующую факты, явления и события, чтобы полученные выводы позволяли закрепить господство в обществе паразитирующего класса буржуазии, то ли социалистическую науку, которая действительно есть истинная и объективная НАУКА, поскольку цель рабочего класса не увековечить в обществе свое господство, а уничтожить классы вообще, а значит и себя как класс в том числе.

Потому мировоззрением рабочего класса может быть только диалектический материализм – истинно научное мировоззрение, которое требует от исследователя отразить мир таким, какой он есть, ничего не выдумывая. А буржуазия основывает свое мировоззрение на идеализме и механицизме, когда в ход идут иллюзии и фантазии.

Все сказанное отнюдь не такие абстрактные категории, как кажется на первый взгляд несведущим людям. Дело все в том, что социализм возникает не стихийно, как предшествующие ему классовые общества. Социализм это сознательное творчество масс, строящих новое бесклассовое общество в соответствии с законами общественного развития.

А чтобы такое общество построить, нужно не выдумывать некие абстрактные схемы о желательном обществе, как это делали в свое время утопические социалисты, не плавать в болоте своих идеалистических представлений об окружающей действительности, а четко знать, как эта действительность на самом деле устроена. В силу чего значение истинно научного знания при построении коммунистического общества возрастает колоссально. Тем более, что путь к бесклассовому обществу не прост – старый эксплуататорский класс не сдается без боя. Он использует все способы, чтобы сбить рабочий класс с истинного пути к коммунизму, отлично понимая, что в бесклассовом обществе возрождение эксплуататорских классов будет уже невозможно. И чем ближе подходит рабочий класс к своей заветной цели, тем сильнее сопротивление буржуазных элементов, которые будут готовы принять любую личину, лишь бы только сохранить себя, свою гнилую паразитическую суть.

Еще в 1928 году И.В.Сталин указывал, что классовая борьба по мере приближения к коммунизму будет усиливаться, принимая новые формы. Ревизионисты и впоследствии либералы с демократами насмехались над этим тезисом, но история СССР и его поражение в классовой борьбе доказала, что Сталин был абсолютно прав.

Вот что он тогда сказал дословно, чтобы наши читатели поняли мысль и аргументацию величайшего советского лидера, поскольку спекуляций на эту тему в буржуазных источниках немало:

«Конечно, нашу политику никак нельзя считать политикой разжигания классовой борьбы. Почему? Потому, что разжигание классовой борьбы ведет к гражданской войне. Потому, что, коль скоро мы стоим у власти, коль скоро мы упрочили эту власть и командные высоты сосредоточены в руках рабочего класса, мы не заинтересованы в том, чтобы классовая борьба принимала формы гражданской войны. Но это вовсе не значит, что тем самым отменена классовая борьба или что она, эта самая классовая борьба, не будет обостряться. Это тем более не значит, что классовая борьба не является будто бы решающей силой нашего продвижения вперед. Нет, не значит.

Мы говорим часто, что развиваем социалистические формы хозяйства в области торговли. А что это значит? Это значит, что мы тем самым вытесняем из торговли тысячи и тысячи мелких и средних торговцев. Можно ли думать, что эти вытесненные из сферы оборота торговцы будут сидеть молча, не пытаясь сорганизовать сопротивление? Ясно, что нельзя.

Мы говорим часто, что развиваем социалистические формы хозяйства в области промышленности. А что это значит? Это значит, что мы вытесняем и разоряем, может быть, сами того не замечая, своим продвижением вперед к социализму тысячи и тысячи мелких и средних капиталистов-промышленников. Можно ли думать, что эти разоренные люди будут сидеть молча, не пытаясь сорганизовать сопротивление? Конечно, нельзя.

Мы говорим часто, что необходимо ограничить эксплуататорские поползновения кулачества в деревне, что надо наложить на кулачество высокие налоги, что надо ограничить право аренды, не допускать права выборов кулаков в Советы и т.д., и т.п. А что это значит? Это значит, что мы давим и тесним постепенно капиталистические элементы деревни, доводя их иногда до разорения. Можно ли предположить, что кулаки будут нам благодарны за это, и что они не попытаются сорганизовать часть бедноты или середняков против политики Советской власти? Конечно, нельзя.

Не ясно ли, что все наше продвижение вперед, каждый наш сколько-нибудь серьезный успех в области социалистического строительства является выражением и результатом классовой борьбы в нашей стране?

Но из всего этого вытекает, что, по мере нашего продвижения вперед, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться, а Советская власть, силы которой будут возрастать все больше и больше, будет проводить политику изоляции этих элементов, политику разложения врагов рабочего класса, наконец, политику подавления сопротивления эксплуататоров, создавая базу для дальнейшего продвижения вперед рабочего класса и основных масс крестьянства.

Нельзя представлять дело так, что социалистические формы будут развиваться, вытесняя врагов рабочего класса, а враги будут отступать молча, уступая дорогу нашему продвижению, что затем мы вновь будем продвигаться вперед, а они – вновь отступать назад, а потом “неожиданно” все без исключения социальные группы, как кулаки, так и беднота, как рабочие, так и капиталисты, окажутся “вдруг”, “незаметно”, без борьбы и треволнений, в лоно социалистического общества. Таких сказок не бывает и не может быть вообще, в обстановке диктатуры пролетариата – в особенности.

Не бывало и не будет того, чтобы отживающие классы сдавали добровольно свои позиции, не пытаясь сорганизовать сопротивление. Не бывало и не будет того, чтобы продвижение рабочего класса к социализму при классовом обществе могло обойтись без борьбы и треволнений. Наоборот, продвижение к социализму не может не вести к сопротивлению эксплуататорских элементов этому продвижению, а сопротивление эксплуататоров не может не вести к неизбежному обострению классовой борьбы.

Вот почему нельзя усыплять рабочий класс разговорами о второстепенной роли классовой борьбы.»[4]

А что мы имели в перестройку, когда новоявленная буржуазия растаскивала народное достояние по своим личным карманами? Тот самый сон рабочего класса, который просто не понимал, что вообще в стране происходит!

Хотя уже в середине 30-х годов, когда в стране были уничтожены экономические условия для существования классов, диалектики-материалисты в партии понимали, что острие классовой борьбы неизбежно переместится в сферу идеологии, в теоретическую область. Ибо политическая сфера была тогда для буржуазных элементов недоступна – власть в стране принадлежала рабочему классу, и в экономической области они тоже потерпели полное поражение. Для них оставалось только одно поле борьбы — идеология. Так оно в итоге и случилось.

Борьба с правым и левым уклоном, со всеми и всякими искажениями марксизма есть та же самая борьба классов — борьба буржуазии с рабочим классом, которая отнюдь не была закончена известными судебными процессами над контрреволюционными элементами. Большая часть троцкистов, правых оппортунистов, меньшевиков и иных проводников буржуазной идеологии в среде трудящихся масс, не выступавшая против Советской власти открыто, стала вести подрывную работу, перейдя из области политики и экономики в область естественных и общественных наук.

Распознать врага в научной сфере было значительно сложнее, тем более что казалось, что прямой угрозы диктатуре рабочего класса нет – где наука, а где реальная жизнь, практика. Но не все так просто.

Антинаучное направление, не будучи вовремя распознанным, приносило ощутимый вред строительству социализма в стране. Во-первых, потому что на него отрывались значительные силы и средства всего общества, как, к примеру, это случилось с генетикой того же Вавилова, на идеалистические увлечения которого было затрачено советским государством немалое количество драгоценной валюты, а пользы обществу в итоге от него не было никакой. (В этом отношении показателен и пример с позднесоветской кибернетикой, о котором рассказывалось в начале статьи.) А во-вторых, в долгосрочной перспективе оно всерьез угрожало политической власти рабочего класса, поскольку серьезно разлагало общество, внедряя в его сознание опасные буржуазные иллюзии и мифы. Советская научная интеллигенция, увлекшаяся идеализмом, теряла способность видеть реальность бытия, а вслед за ней адекватность восприятия действительности утрачивал и рабочий класс. Именно это мы и наблюдали в перестройку, когда дезориентированный рабочий класс оказался абсолютно неспособен противостоять достаточно слабым контрреволюционным силам в СССР, которые, тем не менее, сумели одержать над ним победу.

В сталинское время опасность распространения в советском обществе буржуазных идей (идеализма и механицизма) понимали очень хорошо. Потому разоблачение идеалистических направлений в науке и культуре было тогда делом первостепенной государственной важности.

Наиболее известными научными дискуссиями такого рода являются дискуссия о генетике, начавшаяся еще до войны, и продолжившаяся после нее, и несколько послевоенных дискуссий – философская дискуссия 1947 г., дискуссии о математической логике, физиологии, кибернетике, языкознании, экономическая дискуссия 1951 г.

Интересно, что разного рода ревизионисты очень любят критиковать Сталина как руководителя партии за якобы отсутствие свободы обсуждений в стране. Однако публичные научные дискуссии, в том числе в области общественных наук, по сути определявшие направление развития страны,  проводились именно в сталинском СССР, а вот после смерти Сталина и прихода к власти троцкиста Хрущева такие дискуссии прекратились начисто. И если уж говорить о гонениях, то этот упрек скорее можно предъявить именно послесталинским руководителям СССР, которые после очернения Сталина и его политики в 1956 году на XX съезде КПСС фактически отстранили от руководящих должностей всех тех ученых, партийных и хозяйственных руководителей, кто твердо стоял на диалектико-материалистических позициях.

К чему привел отказ от истинного марксизма-ленинизма и замена его ревизионизмом через три десятилетия, мы знаем на собственном опыте – к реставрации капитализма в СССР. Сталин оказался прав – от классовой борьбы при социализме не спрятаться, и в ней только один победитель – или ты, или твой враг.

Эту истину, за осознание которой советскому рабочему классу пришлось заплатить так дорого, мы должны теперь запомнить крепко – ведь у нас впереди новая социалистическая революция и новое строительство коммунистического общества. И мы не сможем все это успешно осуществить, если не научимся видеть и разоблачать врага так, как это делали в сталинское время.

Потому аргументацию марксистских критиков менделизма-морганизма и кибернетики мы пересказывать не будем, а просто начнем по мере возможности выкладывать на нашем сайте те статьи и документы, в которых это было в свое время сделано. Нам придется учиться очень многому, если мы действительно хотим победить.

Г.Гагина

[1] Очерки истории информатики, 1998 г. http://cshistory.nsu.ru/?int=VIEW&el=251&templ=INTERFACE Кусок из статьи Колмогорова из этой книги опубликован вот на этом форуме http://www.evangelie.ru/forum/t72141.html

[2] Список взят отсюда http://www.kitov-anatoly.ru/naucnye-trudy/pioner-sovetskoj-kibernetiki/negativ

[3] Подробнее о Вавилове можно прочитать здесь. Там же есть и ссылки на Дело Вавилова.

[4] И.В. Сталин. Об индустриализации и хлебной проблеме. Соч., т. 11, стр. 171-172

Критика генетики (менделизма-морганизма):

Сессия ВАСХНИЛ-1948. О положении в биологической науке (стенографический отчeт)

А.А.Рубашевский «Философское значение теоретического наследства И.В.Мичурина», Госполитиздат, 1949 г.

Критика кибернетики:

Материалист. Кому служит кибернетика? «Вопросы философии», 1953, № 5.

work-way.com

Глава 19. Общественная и культурная жизнь в СССР в 1985-1991 гг

Эпоха Перестройки относится к тем периодам отечественной истории, для которых значение процессов, происходивших в культуре, особенно велико. М. С. Горбачев начинал свои реформы именно в сфере общественной и культурной жизни. По мнению французского историка Николя Верта, в фундаменте Перестройки лежало "освобождение исторической памяти, печатного слова, живой мысли" (История советского государства. 1900-1991. М., 1997. С.493). Одним из первых лозунгов новой эпохи была "Гласность", т. е. установка на расширение информированности народных масс о деятельности партии и правительства, открытость, гласность принимаемых решений, установка на свободное обсуждение накопившихся недостатков и отрицательных явлений в жизни советского общества. Гласность была задумана как оживление и модернизация государственной идеологии, и хотя с самого начала подчеркивалось, что она не имеет ничего общего с "буржуазной свободой слова", но удержать начавшийся процесс под государственным и партийным контролем не удалось. Повсеместно началось открытое обсуждение вопросов, которые раньше, в эпоху тотального контроля, обсуждались только тайком "на кухнях". Факты злоупотреблений партийной номенклатуры, вскрытые Гласностью, резко подорвали авторитет партии, лишив ее монополии на истину.

Гласность, открывшая перед советским человеком всю глубину кризиса, в который впала страна, и поставившая перед обществом вопрос о путях дальнейшего развития, вызвала огромный интерес к истории. Шел стремительный процесс восстановления тех ее страниц, которые замалчивались в советское время. В них люди искали ответы на вопросы, поставленные жизнью.

"Толстые" литературные журналы печатали неизвестные ранее широкому советскому читателю литературные произведения, воспоминания очевидцев и мемуары, представляющие новый взгляд на историческую правду. Благодаря этому тиражи их резко возросли, а подписки на самые популярные из них ("Нева", "Новый мир", "Юность") попали в разряд острейшего дефицита и распространялись "по лимиту", т. е. ограниченным числом.

За несколько лет в журналах и отдельными изданиями в свет вышли романы А. И. Солженицина ("В круге первом", "Раковый корпус", "Архипелаг ГУЛАГ"), Ю. Домбровского ("Хранитель древностей"), Е. И. Замятина ("Мы"), М. А. Алданова ("Святая Елена, маленький остров"), Б. Л. Пастернака ("Доктор Живаго"), М. А. Булгакова ("Мастер и Маргарита"), В. В. Набокова ("Лолита"), Б. Пильняка ("Голый год", "Повесть непогашенной Луны"), А. Платонова ("Чевенгур", "Котлован"), поэтические произведения Г. В. Иванова, А. А. Ахматовой, Н. С. Гумилева, О. Э. Мандельштама. На театральных подмостках определяющее значение получает публицистическая драма. Наиболее ярким представителем этого направления стал М. Ф. Шатров (Маршак) ("Диктатура совести"). Особенный общественный резонанс вызывали произведения, в которых затрагивалась тема сталинизма и сталинских репрессий. Далеко не все из них были литературными шедеврами, но они пользовались неизменным интересом читателей перестроечной поры, потому что "открывали глаза", рассказывали о том, о чем раньше рассказывать было нельзя.

Сходная ситуация наблюдалась и в других видах искусства. Шел интенсивный процесс "возвращения" творческого наследия деятелей искусств, находившихся ранее под идеологическим запретом. Зрители смогли вновь увидеть работы художников П. Филонова, К. Малевича, В. Кандинского. В музыкальную культуру было возвращено творчество А. Шнитке, М. Ростроповича, на широкую сцену вышли представители музыкального "андеграунда": группы "Наутилус", "Аквариум", "Кино" и т. д.

Художественный анализ феномена сталинизма стал определяющим направлением и в творчестве писателей, музыкантов и художников, работавших непосредственно в годы Перестройки. Как одно из наиболее значительных произведений советской литературы был оценен современниками роман Ч. Айтматова "Плаха" (1986 г.), для которого, как и для большинства произведений Айтматова, характерно сочетание глубокого психологизма с традициями фольклора, мифологической образностью и метафоричностью. Заметным явлением в литературе Перестроечной поры, своеобразным бестселлером стал роман А. Н. Рыбакова "Дети Арбата" (1987 г.), в котором эпоха культа личности воссоздается через призму судьбы поколения 30-х гг. О судьбах ученых генетиков, о науке в условиях тоталитарного режима повествуется в романах В. Д. Дудинцева "Белые одежды" (1987 г.) и Д. А. Гранина "Зубр" (1987 г.). Послевоенным "детдомовским" детям, ставшим случайными жертвами событий, связанных с насильственным выселением с родной земли чеченцев в 1944 г., посвящен роман А. И. Приставкина "Ночевала тучка золотая" (1987 г.). Все эти произведения вызвали большой общественный резонанс и сыграли существенную роль в развитии русской культуры, хотя зачастую публицистическая составляющая в них преобладала над художественной.

Немногое из созданного в ту переломную эпоху прошло проверку временем. В изобразительном искусстве "дух времени" отразился в весьма посредственных и схематичных картинах И. С. Глазунова ("Вечная Россия" 1988 г.). Вновь популярным жанром, как то всегда бывало в критические моменты истории, становится плакат.

В художественном и документальном кинематографе перестроечных лет появляется ряд замечательных фильмов, созвучных эпохе: "Покаяние" Т. Абуладзе, "Легко ли быть молодым" Ю. Подниекса, "Так жить нельзя" С. Говорухина, "Завтра была война" Ю. Кары, "Холодное лето пятьдесят третьего"). Вместе с тем кроме серьезных, глубоких фильмов, наполненных размышлениями о судьбе страны, о ее истории, снималось много весьма слабых картин, авторы которых старались обеспечить зрительский интерес за счет нарочито мрачного изображения социальной действительности. Такие фильмы были рассчитаны на скандальную популярность, их образная система строилась на контрасте с традиционным советским кинематографом, в котором принято было избегать излишнего натурализма, постельных сцен и прочих вульгарных приемов. Такие фильмы в просторечии получили название "чернухи" ("Маленькая Вера" реж. В. Пичул).

Огромную роль в культурной и общественной жизни приобрела публицистика. Статьи печатались в журналах "Знамя", "Новый мир", "Огонек", в "Литературной газете". Особенно большой любовью читателей в те времена пользовался еженедельник "Аргументы и факты". Тираж "АиФ" перестроечной поры перекрыл все мыслимые пределы и попал в "Книгу рекордов Гиннеса".

Однако наиболее широкую аудиторию имели телевизионные публицистические передачи, такие как "Взгляд", "Двенадцатый этаж", "До и после полуночи", "600 секунд". Несмотря на то, что шли эти передачи в неудобное для большинства зрителей время (поздно вечером), они пользовались очень большой популярностью, а показанные в них сюжеты становились предметом всеобщего обсуждения. Журналисты обращались к самым жгучим и волнующим темам современности: проблемы молодежи, война в Афганистане, экологические катастрофы и пр. Ведущие программ были не похожи на традиционных советских дикторов: раскованны, современны, умны (В. Листьев, В. Любимов, В. Молчанов и др.)

Неоднозначны результаты Перестройки в сфере образования. С одной стороны гласность вскрыла серьезные недостатки в средней и высшей школе: слаба была материально-техническая база, сильно отстали от жизни школьные и вузовские программы и учебники, явно устаревшими, а значит, недейственными были традиционные принципы воспитательной работы (субботники, пионерские слеты, тимуровские отряды). Таким образом, стала очевидной необходимость в незамедлительных реформах.

С другой стороны, попытки исправить сложившееся положение часто приводили лишь к ухудшению качества учебного процесса. Отказываясь от использования старой учебной литературы, школы оказывались либо совсем без учебников, либо вынуждены были использовать весьма сомнительного качества новые. Введение в школьные курсы новых предметов (таких, например, как "Этика и психология семейной жизни", "Информатика") оказалось неподготовленным: не было ни квалифицированных преподавателей, готовых вести новые дисциплины, ни технических возможностей, ни учебно-методической литературы. Изжившие себя пионерская и комсомольские организации были наконец упразднены, но взамен им не было создано ничего нового - подрастающее поколение выпало из воспитательного процесса. В большинстве случаев "реформы" свелись к перемене названий: в массовом порядке обыкновенные средние школы, ПТУ и техникумы стали именовать себя гимназиями, лицеями, колледжами и даже академиями. Суть с изменением вывески не менялась. Попытки создать гибкую систему образования, отвечающую потребностям времени, наталкивались на косность значительной части преподавательского состава и недостаток средств.

Сфера высшего образования, помимо проблем, общих для всей системы народного просвещения, столкнулась с проблемой дефицита преподавателей, многие из которых уходили из вузов в коммерческие фирмы или уезжали заграницу.

В еще большей степени проблема "утечки умов" стала актуальна для науки. Если исследования в прикладных областях в годы Перестройки заметно оживляются, то фундаментальная наука, на протяжении десятилетий являвшаяся предметом национальной гордости, неизбежно клонится к упадку, причинами которого стали трудности с финансированием, падение престижа и потеря понимания социальной значимости работы ученого в обществе.

В целом культурные последствия Перестройки еще ждут своей оценки. Вполне очевидно, что наряду с несомненным положительным эффектом, который принесла демократизация (обретение наследия писателей, художников и музыкантов, творчество которых замалчивалось, общее оживление культурной жизни), нельзя не заметить и отрицательных следствий не вполне продуманных реформ (углубление кризиса в системе образования, упадок фундаментальной науки).

www.examen.ru

К вопросу об изучении в 1940-е

14. Смыкалин А. С. Колонии и тюрьмы в Советской России. Екатеринбург: [б. и.], 1997. 365 с.

15. Статистический ежегодник за 1928 г. Ижевск: Издание обстатотдела, 1929. 214 с.

16. Статистический ежегодник за 1927 г. Ижевск: Издание обстатотдела, 1928. 228 с.

17. Статистический сборник за 1924-1926 гг. Ижевск: Издание обстатотдела, 1927. 521 с.

18. Центральный государственный архив Удмуртской Республики (далее - ЦГА УР). Ф.Р-137. Оп. 1. Д. 76.

19. ЦГА УР. Ф.Р-137. Оп. 1. Д. 78.

20. ЦГА УР. Ф.Р-357. Оп. 1. Д. 16.

21. ЦГА УР. Ф.Р-357. Оп. 1. Д. 50.

22. ЦГА УР. Ф.Р-357. Оп. 1. Д. 100.

23. ЦГА УР. Ф.Р-452. Оп. 1. Д. 151.

24. ЦГА УР. Ф.Р-452. Оп. 2. Д. 21.

25. ЦГА УР. Ф.Р-452. Оп. 2. Д. 22.

УДК 94(47)

Т. А. Булыгина

К ВОПРОСУ ОБ ИЗУЧЕНИИ В 1940-е - 1990-е гг. НЕКОТОРЫХ ПРОБЛЕМ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА

В исследовании раскрыты отдельные противоречивые стороны как советского обществоведения, так и его изучения в советской историографии в послевоенный период. В статье представлено авторское представление о сущности общественных наук и об их функционировании в советском обществе, о динамике и базисных принципах советского обществоведения. Работа отражает новые тенденции в советской гуманитарной науке, к примеру,

Т. А. Бы^ша

ON STUDYING SOME PROBLEMS OF INTELLECTUAL HISTORY OF THE SOVIET SOCIETY IN THE 1940s - 1990s

внимание к вопросам методологии истории, а также попытки возврата к функциям гума-нитаристики как служанке идеологии. Кроме того, освещаются отдельные стороны взаимоотношений ученых-обществоведов и власти.

Ключевые слова: гуманитаристика, общественные науки, интеллектуальная история, историография, методология истории, идеологизация.

The study reveals some controversial aspects of the Soviet social science and its study in Soviet historiography in the postwar period. The article presents the author's view about the nature of social Sciences and on their functioning in the Soviet society, about the dynamics and the basic principles of Soviet science. The work reflects new trends in Soviet humanitarian science, for

В историографии интеллектуальной истории СССР можно выделить разные направления - изучение научных школ, отдель-

example, attention to issues of methodology of history and attempts to return to the functions of the Humanities as the servant of ideology. It also highlights certain aspects of the relationship of social scientists and the authorities.

Key words: humanities, social Sciences, intellectual history, historiography, methodology of history, ideologization.

ных интеллектуалов, состояния различных отраслей науки и культуры. В этом кругу определенное место занимает и проблема

функционирования в советском обществе общественных наук. Советское обществоведение было составляющим элементом политической, духовной, обыденной реальности нашей страны. Поэтому общественные науки как объект научного исследования в советской и постсоветской историографии оценивались принципиально по-разному в соответствии с подходами к изучению истории советского общества.

С одной стороны, мы исходим из того, что общественные науки - это комплекс дисциплин, объект исследования которых - общество и человек как член общества. В современной транскрипции - это социально-гуманитарные дисциплины. Кроме того, общественные науки - это и форма научной деятельности. В годы советской власти в эту деятельность включалась идеологическая работа, воспитательные функции по выработке у членов общества политической и идеологической лояльности к коммунистической власти, особый тип социального поведения, когда люди должны были демонстрировать свою приверженность и любовь к советскому строю.

Природа советского общества, представленная в советской литературе, не отражала всей сложной противоречивой картины советской действительности. Попытка беспристрастного анализа эпизодов советской истории наталкивалась на запретительные препоны в использовании всего комплекса источников, а также на заданные сверху схемы и готовые формулы вроде «диктатуры пролетариата», «общенародного государства», «победившего социализма», «полной и окончательной победой социализма», «развитого социализма», «новой общности - советский народ» и т. п. В новой политической ситуации 1960-х гг. сообщества в условиях критики культа личности Сталина у профессиональных историков и гуманитариев в целом появилась надежда на более свободные возможности познания общества в СССР. Действительно, в эти годы приоткрылись некоторые страницы партийной истории большевиков, история небольшевистских партий России до революции, новые данные о самой Российской революции. Позже, в 1970-е гг., как свидетельствуют источники, появились попытки более свободного мышления в философской и по-литэкономической литературе.

Однако в целом обществоведческие работы продолжали развиваться в тесных

одеждах официальной идеологии. Некоторые изменения партийной линии влияли лишь на частичные переоценки отдельных лидеров страны, но в целом критерии оценки советской истории оставались неизменными. В любом случае и в учебной, и в научной литературе неизменными оставались тезисы о нарастании советской экономической мощи, об улучшении благосостояния народа, о повышении активности масс, о развитии социалистической демократии и возрастании роли коммунистической партии.

Попытка переосмыслить советскую историю в рамках советской политической системы была предпринята в годы Перестройки. Особенностью этого периода стал публицистический стиль высказываний. Ученые-обществоведы те годы часто выступали как публицисты. Несмотря на неразработанность проблем истории и содержания советского общества, откровенную идеологизирован-ность, иллюзии, именно тогда были поставлены новые для советской истории вопросы и стала ясной тупиковость одномерного методологического подхода в изучении советского общества. В конце восьмидесятых годов в полной мере проявился кризис отечественного обществоведения.

Положение российской историографии к концу 1990-х гг. уже отмечалось многообразием подходов к изучению советского периода отечественной истории. Однако в те годы сохранялось значительное влияние политических веяний на взгляды ученых гуманитариев. В это время окончательно сформировалось либерально-демократическое, консервативно-патриотическое, центристское, социал-демократическое направления современной российской общественной мысли. Следует отметить такое типичное для революционных времен явление, как переход, казалось бы, убежденных советских обществоведов на крайние позиции антикоммунизма. Уместно здесь вспомнить объяснение этому явлению, которое дает Теодор Шанин. Он считал, что такое происходит при методологической близости политически враждебных точек зрения, когда политические противники убеждены в непоколебимости идеи модерна о бесконечном прогрессе, о линейности общественного развития. Тогда авангардом этого процесса является либо коммунизм, либо универсальный «Техас» [16, с. 17]. Историогра-

фия 2000-х гг. - это как раз история преодоления политизации социально-гуманитарной науки и путь к разнообразию методологических подходов и теоретических оснований.

Отечественная историография общественных наук 1950-х - 1980-х гг. очевидно распадается на две части, согласно двум различным базисным принципам е! оценок. Это советская литература и работы, изданные после 1992 года. Вторая группа работ отличаются разнообразием подходов, плюрализмом методов и мнений. Однако, как нам представляется, глухой границы между этими периодами историографии нет. Некоторые старые тенденции повторялись и в ряде публикаций 1990-х - начале 2000-х годов. Кроме того, даже в крайне критических исследованиях советского обществоведения господствовала методология прогресса и бинарности.

В 1930-е - 1940-е гг. сложилась стабильная система общественных наук, но изучение их истории относится только к концу 1960-х годов. До этого роль общественных наук свелась к комментированию партийных решений и речей вождя, что в конечном итоге вело к оскудению научного потенциала советского обществоведения. Как свидетельствуют источники, советская история находилась за пределами научных исследований, и ограничивалась данными «Краткого курса» и текущими партийными указаниями. Например, как установила комиссия отдела ЦК КПСС летом 1954 г., в Грузинском отделении Академии наук СССР с 1941 г. не было подготовлено ни одной научной работы по современной тематике [13, с. 51]. На кафедре истории КПСС исторического факультета МГУ из 25 кандидатских диссертаций, защищенных в 1958-1960 гг., только в 2 исследовался советский период [4, с. 129].

В условиях, когда сталинское руководство стремилось к утверждению державного авторитета СССР, такая ситуация вызывала недовольство партийно-государственной власти. Специальное постановление ЦК ВКП (б) 1951 г. содержало призыв к обществоведам покончить с догматизмом и начетничеством в общественной науке [8, с. 245-246]. Более того, призыв к творчеству в обществоведческих науках прозвучал из уст Сталина, как бы цинично это ни выглядело в контексте идеологического диктата и репрессивной политики в отношении обществоведческой элиты: «Об-

щепризнанно, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики» [15, с. 28].

После ХХ съезда партии расширилась тематика обществоведческих исследований, появились робкие попытки научного изучения отдельных вопросов истории советского общества, в том числе идеологии, образования, науки и культуры. Обществоведами первоначально был принят с доверием тезис ХХ съезда о творческом развитии марксистско-ленинской теории. В то же время вопросы истории общественных наук в СССР находились в эпицентре идеологических установок. Поэтому обществоведческие исследования продолжали оцениваться властью исключительно под углом зрения партийных установок, и эти оценки не зависели от результатов объективного исторического анализа.

Проблематика истории общественных наук в советское время впервые серьезно начала разрабатываться авторами многотомного историографического издания под редакцией М. В. Нечкиной «Очерки истории исторической науки в СССР» [9]. В книге впервые представлен систематизированный фактический материал по советской историографии со строгим соблюдением хронологической последовательности. Здесь освещались государственная политика советских власти в отношении обществоведения, изменения исторических кадров страны с 1917 г., их продукция, а также история исторического образования в СССР. Таким образом, в мно-готомнике были освещены ряд вопросов интеллектуальной истории советского общества. Советская историческая наука была представлена в !У-У!! томах издания.

Двойственность позиции авторов данного издания демонстрирует положение советской историографии в целом. Попытка непредвзятого анализа ситуации в советской науке сталкивалась с необходимостью следовать партийным оценкам, для которых был характерен бинарный принцип этих оценок господствующей идеологией: марксистские или немарксистские работы. Рефреном звучит идея борьбы за марксизм в исторической науке. Авторы подробно освещают характер дискуссий и споров, серьезно анализируют содержание учебников, чему была посвящена отдельная глава, историю исторической периодики. В то же время был обойден вопрос о репрессиях гуманитариев в 1920-1930-е гг.

В этом труде отрицался любой научный метод, кроме марксистского. Так, история России Н. А. Рожкова [12] подверглась критике за попытку психологического подхода в историческом исследовании [10, с. 169]. В то же время в издании помещен материал Г. Д. Алексеевой и Л. В. Ивановой о научно-исторических учреждениях и формировании кадров. Авторы, несмотря исключительно хвалебные оценки советской историографии, вроде: «Советская историческая наука в 30-е годы достигла блестящих успехов», нарисовали реальную картину смены активной научной жизни гуманитариев в 1920-е - начале 1930-х гг. мертвящим единообразием 1930-1940-х годов. В это время были ликвидированы профессиональные организации историков, была сломлена глухая оппозиция сотрудников Академии наук, отпала необходимость в альтернативных коммунистических научных структурах, один за другим были закрыты профессиональные периодические издания.

Данный многотомник также демонстрирует жесткую зависимость советской историографии от политики власти. Так, в 5-м томе история исторической науки 19301960-х гг. изложена в соответствии с политической конъюнктурой 1970-1980-х гг., а вопрос о вредных последствиях культа личности Сталина для советской науки был обойден. Более того, в книге была дана положительная оценка работ Сталина о языкознании и его книги «Экономические проблемы социализма в СССР» как средство развития исторической науки 1950-х годов [11, с. 21-22].

Обращает на себя внимание умолчание «неудобных» фактов из истории советской науки и даже искажение этих фактов, как, например, описание дискуссии вокруг «Истории Казахской ССР» или критика труда Н. Л. Рубинштейна по историографии [11, с. 19-20]. Разгром журнала «Вопросы истории» сведен к общей фразе об укреплении идейности, дана хвалебная оценка соответствующего партийного постановления. История партийного решения по Саратовскому университету вообще была обойдена. В соответствии с позицией очередного издания учебника по истории КПСС сталинский «Краткий курс» был высоко оценен как вклад в советскую историографию, но, ни слова не было сказано о вреде этой книги для советского обществоведения. Не произошло никакого

переосмысления идеологических решений ЦК ВКП (б) конца 1940-х гг., т. к. давалась положительная оценка партийной борьбы партии с аполитичностью и безыдейностью, а также с буржуазным космополитизмом [11, с. 12]. Очевидно, стремление авторов замолчать многие факты из истории 1950-х годов.

Настрой авторов 4-го тома был совершенно иным. Он был проникнут духом XX съезда. В нем прямо говорилось о том, что в начале 1930-х гг. в научной жизни страны проявились отрицательные черты, связанные с влиянием складывающегося культа личности Сталина [10, с. 208]. В целом авторы этого фундаментального издания искренне стремились к достаточно полному рассказу о советской исторической науке. Было системно представлено развитие высшего исторического образования, история становления и функционирования академической науки, дана обширная историография, включая труды ряда опальных и не вполне благонадежных ученых-историков. К примеру, говоря об истории российского империализма, были включены имена представителей «нового направления», разгромленного партийными чиновниками. Здесь дано системное описание высшего исторического образования, история развития академической науки, связей советских ученых с зарубежной наукой, обширная историография в разных отраслях истории, включая имена впоследствии опальных историков. Например, говоря о работах по истории российского империализма, были названы имена А. Я. Авреха, И. Ф. Гиндина, А. П. Сидорова, К. Н. Тарновского, П. В. Во-лобуева. Среди тех, кто в 1960-е гг. плодотворно занимался проблемами истории советского общества, были названы В. П. Данилов и С. И. Якубовская, раскритикованные позже за аполитизм [11, с. 30]. В целом можно говорить о том, что «Очерки истории исторической науки в СССР» были не только этапом в советской историографии, но и новым явлением в интеллектуальной жизни общества.

Рассматривая историографию интеллектуальной жизни советского общества в 1960-е гг., обращаешь внимание на рост интереса советского обществознания к вопросам методологии. Об этом же писал А. Я. Гуревич, отмечая методологический бум 1960-х гг., когда были впервые обозначены подступы к свободному анализу историческо-

го процесса [7, с. 70]. Добавим, что не только в исторической, но в целом в социально-гуманитарной науке СССР. В самом деле, в конце 1960-х гг. появилась на свет целая серия работ советских авторов и переводных изданий, в которых предметами исследования стали содержание и функции общественных наук. Эти исследования отличались неординарностью подходов и перспективностью идей. Не случайно многие из этих авторов попали под огонь партийной критики.

Такое внимание к теории и методологии гуманитаристики объяснимо тем ветром свободы, который был спровоцирован переменами во внутренней политике, которые в свою очередь раскололи научное сообщество на «сталинистов» и «антисталинистов». Общественные науки оказались в тупике идеологических ограничений, и наиболее думающие обществоведы неминуемо обратились к истокам любой науки - ее подходов, принципов и методов. Следует также заметить, что изменившаяся политическая ситуация резко повлияла и на нравственную позицию ученых. Критика официозных идеологов существенно затрудняла научные поиски, но в ряде случаев не прерывала их, и в научном сообществе все чаще, несмотря на брежневский неосталинизм, возникали и развивались некоторые свежие концепции.

Перевод и издание книги английского физика и общественного деятеля Дж. Бернала «Наука в истории общества» стали возможны в связи с его социалистическими взглядами [1, с. 528]. Тринадцатая глава этого труда была посвящена истории общественных наук. Несмотря на сочувствие марксизму и Советскому Союзу, автор обращал внимание на слабое освещение теоретических проблем науки в нашей стране. Он отмечал наличие догматизма и замкнутости исследований большинства советских гуманитариев, кроме того ученый критиковал и давление текущей политики на обществознание, и примитивизацию ряда философских теорий. Вместе с тем, он видел преимущество советского обществоведения в том, что именно они обосновывали смелый социальный эксперимент по строительству социалистического общества, по экономическому планированию. Представляется, что публикация подобных работ в СССР после XX съезда КПСС была также серьезным сдвигом в интеллектуальной жизни советского общества.

Событием, которое стало этапным в интеллектуальной истории Советского Союза, было создание в 1964 г. М. Я. Гефтером в рамках Института истории Академии наук СССР сектора методологии, который вырос из методологического семинара М. Я. Гефтера. Именно силами этого сектора в 1969 г. была создана книга «Историческая наука и некоторые проблемы современности» [6], которая стала исключительным явлением в интеллектуальной жизни гуманитариев. В условиях господства идеологического диктата появление такого неординарного интеллектуального продукта сопровождалось преследованиями и оргвыводами. Так, упомянутый выше сборник стал поводом к закрытию сектора М. Я. Гефтера по указанию ЦК КПСС. Основанием стало «идеологическое несоответствие». При этом взамен открытой научной дискуссии по проблемам этого научного труда власть применила испытанное идеологическое оружие - было проведено закрытое обсуждение на кафедрах Академии общественных наук при ЦК КПСС, при этом без участия авторов издания [14, с. 208]. Именно после этого обсуждения не столько в научной, сколько в партийной среде сектор методологии в структуре Института всеобщей истории не был предусмотрен. В то же время в решении ЦК был любопытный тезис об организации такого подразделения для разработки теоретических проблем истории на основе марксизма-ленинизма (выделено авт.) [2, с. 4].

Кроме того, в главном партийном издании, претендующем на разработку теоретических вопросов марксизма-ленинизма, журнале «Коммунист» в 1969 г. вышла статья группы консервативных историков, которая стала откровенным манифестом воинствующего сталинизма; в ней были предъявлены обвинения тем ученым, которые предпринимают «попытки пересмотра проверенных жизнью истин, давно утвердившейся принципиальной партийной оценки важнейших фактов и исторических событий». Авторы, среди которых был помощник Генерального Секретаря ЦК КПСС, назвали 12 имен «заблуждающихся» работников общественной науки и деятелей культуры. Среди них были и некоторые авторы сборника. Упоминался и А. Х. Бурганов, докторская диссертация которого якобы продемонстрировала «отступление от ленинской концепции Октябрьской революции» [13, с. 76]. Авторы статьи показали

пример живучести сталинского стиля в общении с наукой. Это особенно ярко проявилось в отношении В. П. Данилова, чья монография «Коллективизация сельского хозяйства в СССР 1927-1932» в 1966 г. была возвращена из издательства под предлогом доработки (а на самом деле за попытку сказать правду о коллективизации) [7, с. 162-163]. Официозные историки, упомянувшие его в статье, не могли мириться с тем, что В. П. Данилов «посмел» говорить о жестокости политики коллективизации [13, с. 78-79].

Чтобы понять, что же вызвало возмущение ортодоксов в книге «Историческая наука и некоторые проблемы современности», обратимся к текстам сборника, которые свидетельствовали об остром интересе ученых к проблемам методологии гуманитарной науки, включали и идеи, высказанные учеными на заседании секции общественных наук Академии наук СССР 3-6 января 1964 года.

Даже выступления официозных гуманитариев, подчиняясь духу времени, содержали критику сталинизма. Так, в официальном докладе П. Н. Федосеева и Ю. П. Францева говорилось о том, что в четвертой главе «Краткого курса» давалось одностороннее экономическое понимание исторической науки [6, с. 7,11]. В своем выступлении осторожный и конформный историк Б. А. Рыбаков говорил о необходимости преодолеть страх и переступить запретную черту в исторических исследованиях [6, с. 23, 62]. М. В. Нечкина, сторонившаяся дискуссионных проблем и пытавшаяся показать лояльность власти, откровенно проговорилась, что учебник в сталинскую эпоху рассматривался не просто как учебное пособие, но как свидетельство развития марксистско-ленинской концепции исторического

процесса [6, с. 233]. В качестве подобного примера можно также привести выступление Б. Поршнева о роли социальной психологии в историческом процессе [6, с. 305].

М. Я. Гефтер же не ограничился общими заявлениями о том, что методология истории в нашем обществе только лишь получает права гражданства. Он прямо ставил вопрос об альтернативности истории, возражал против линейного понимания истории, «выпрямления» пути ее развития и против канонизации устоявшихся стереотипов [6, с. 144, 149]. Ученый предложил шире взглянуть на теоретическое наследие К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина [6, с. 631-637] с позиций методологического плюрализма. Он писал в своей статье о необходимости изучения связей марксизма с исторической практикой XX столетия. Рефреном звучала мысль о необходимости права на творческий подход к любой научной проблеме. Без этого права невозможно и дальнейшее развитие исторической науки.

Вместе с тем данная книга, конечно, не выходила за пределы партийности и идеологической обусловленности, в границах, очерченных XX и XXII съездами КПСС.

Таким образом, «Очерки истории исторической науки в СССР» и «Историческая наука и некоторые проблемы современности» демонстрировали, с одной стороны, новые тенденции в советской историографической традиции, а с другой, показали два пути развития этих тенденций. Первый путь шел через конформизм к возможности профессионально работать, а второй - от искренней убежденности в правоте марксизма, который надо только модернизировать, к принятию разнообразия принципов и подходов в исторической науке.

Литература

1. Бернал Дж. Наука в истории общества. М.: Иностранная литература, 1956. 743 с.

2. В ЦК КПСС // История СССР. 1969. № 3. С. 4.

3. Голиков В., Мурашов С., Чхиквишвили И., Штагин Н., Шаумян С. За ленинскую партийность в освещении истории КПСС // Коммунист. 1969. № 3.

4. Государственный архив Российской Федерации. Ф.9606. Оп. 1. Д.1209.

5. Гуревич А. Я. Двоякая ответственность историка // Новая и новейшая история. 1997. № 5. С. 74-84.

6. Историческая наука и некоторые проблемы современности Сборник статей / под ред. М. Я. Ге-фтера. М.: Наука, 1969. 430 с.

7. История советской политической цензуры. Документы и комментарии. Сборник документов / отв. Т. М. Горяева М.: Российская политическая энциклопедия, 1997. 672 с.

8. О мерах улучшения преподавания общественных наук в высших учебных заведениях. Постановление ЦК ВКП(б) 6 августа 1951 г. // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т8. М.: Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, 1985. С. 245-246.

9. Очерки истории исторической науки в СССР: в 5 томах / под общ. редакцией М. В. Нечкиной. М.: Наука, 1955-1968.

10. Очерки истории исторической науки в СССР. Том IV / под общ. редакцией М. В. Нечкиной. М.: Наука, 1966. 855 с.

11. Очерки истории исторической науки в СССР. Том V / под общ. редакцией М. В. Нечкиной. М.: Наука, 1986. 605 с.

12. Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении (основы социальной динамики): в 12 томах. П.-Л.-М.: Книга, 1918-1926.

13. Российский государственный архив новейшей истории. Ф. 5. Оп. 17. Д. 454.

14. Социологический журнал. 1995. № 3.

15. Сталин И. Относительно марксизма в языкознании. К некоторым вопросам языкознания. М.: Главполиграфиздат, 1950. 40 с.

16. Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 гг. 1917-1922. М.: Весь мир, 1997. 560 с.

УДК 303. 026

В. А. Дмитриев

ОБ АКТУАЛЬНОСТИ КАТЕГОРИИ «ЭТНОГРАФИЧЕСКИМ ФАКТ»: ЧАСТЬ 2. ФАКТ И ИНФОРМАЦИЯ

Этнографический факт в статье рассматривается как информация об этносе и его культуре. Содержанием этнографического факта является архаика - сохраненный пережиток. Специфика источника определяется не только его свойствами как носителя информа-

ции, но и разновидностями науки: описательной этнографии, теоретической этнографии, музееведения.

Ключевые слова: факт этнографической науки, информация, источник, архаика, этнография.

V. A. Dmitriev

THE RELEVANCE THE «ETHNOGRAPHIC FACT» CATEGORY: PART 2. THE FACT AND INFORMATION

In the present article an ethnographic fact is viewed as information about an ethnic group and its culture. The content of an ethnographic fact is archaic - preserved relicts. The peculiarities of the source are determined not only by its properties

Подход, ведущий к разделению наблюдений на факты действительности и факты науки, призван декларировать объективный характер науки, но он соответствует принципам познания, когда сопоставляются факт действительности - явление, попавшее в поле наблюдения, и факт науки, фактофиксирую-

as a medium of information, but also branches of science: descriptive ethnography, theoretical ethnography and ethnographic museum science.

Key words: the fact of ethnography, information, source, archaic character, ethnography.

щее предложение [14, с. 46-47; 6, с. 34-41; 22, с. 106-115; 11, с. 129-148]. Для исторического познания разделяют в одном случае, научно-исторический факт [1, с. 152], в другом, восприятие ученым факта и фиксация им его в источнике [5, с. 82-83]. Не подвергается критике положение о том, что объективной

cyberleninka.ru

Социология в СССР - Социологический факультет МГУ

После Первой мировой войны путь развития социологии в нашей стране существенно отличался от западного. Революции, свершившиеся в России в начале ХХ века, дали определенный «толчок» развитию отечественной социологической мысли. Выдающиеся российские философы и социологи значительное число своих работ посвятили анализу революционных потрясений, последствиям гражданской войны, особенностям становления советской власти.

Например, П.А. Сорокин с энтузиазмом воспринял февральскую революцию 1917 года. В газете «Воля народа» он практически ежедневно публиковал заметки, в которых резкой критике подвергал нерешительность нового буржуазного правительства, его «запаздывание» в решении насущных социальных проблем. Среди них: «Обязанности власти и обязанности гражданина», «Сущность и авторитет власти», «Интересы национальностей и единство государства», «Социализм и социальное равенство»[1].

Следует отметить, что многие выводы, к которым пришел известный ученый, весьма актуальны для современного этапа жизни российского общества.

В частности, на ставший в российской истории традиционным вопрос «Что делать? П.А. Сорокин отвечал: «…Для тех, кто еще не упал духом, кто еще сохранил любовь к родине, кто еще считает своим долгом бороться за свободу, ответ один: нужно Россию строить заново. Процесс разложения докатился до своего предела. Будут еще ужасы, будут еще небывалые потрясения, будут и голод, и убийства, и погромы, и варварства, все это будет еще, и жертв, невинных жертв падет еще много, но все это будет не новостью. Все это явится последними «эффективными» взрывами разваливающейся и горящей России, все это будет смертными вздохами безнадежного больного. Пройдут эти последние валы, разрушение дойдет до конца - и настанет тишина, мертвая тишина на пепелище России. И тогда встанет великая задача: из обломков старой России нужно будет строить новую Россию, новую родину. К этой задаче нужно готовиться»[2]. Следует отметить, что в некоторой степени данный прогноз оказался созвучен и судьбе отечественной социологии.

В истории советской социологии можно выделить три этапа, которые по своим временным рамкам не совпадают с этапами развития и институционализации социологии за рубежом.

I этап - с 1918 года – по 1938 год;

II этап - с конца 50-х годов ХХ века - до 1988 года;

III этап - с 1989 года - по 1991 год.

I.                  Институциональные преобразования в отечественной социологии с 1918 года

Первое время после Октябрьской революции судьба отечественной социологии складывалась относительно благоприятно. Несмотря на трудности исторического момента, наблюдался теоретический «рост» этой науки, активно шел процесс институционализации социологического знания.

Так, в октябре 1918 года был организован Социобиблиографический институт - ассоциация ученых, которая ставила перед собой следующие задачи:

1) популяризацию социологических знаний;

2) библиографизацию всех новых явлений в области изучения социальных наук, всех правительственных и важнейших общественных мероприятий в общественной жизни, главнейших, представляющих общий интерес явлений социальной жизни, отражаемых современной печатью[3].

В 1919 году Социобиблиографический институт, после привлечения в свой состав К.М.Тахтарева, Н.Л.Гредескула и П.А.Сорокина, трансформировался в Социологический институт, который выполнял функции не только популяризатора социологии и социальных знаний, но и разработчика социальных вопросов путем проведения самостоятельных исследований и опубликования их итогов[4].

В результате реорганизации системы образования, социология была введена в качестве обязательного предмета преподавания не только в вузах, но и в средних школах страны. В январе 1919 г. на общеобразовательном факультете Петроградского государственного университета была создана первая в стране кафедра социологии, руководителем которой с 1920 г. стал П.А.Сорокин[5].

В этом же году возобновило свою активную деятельность Российское социологическое общество им. М.М.Ковалевского, председателем которого стал Н.И.Кареев. Возникли новые общества и ассоциации, - их участники на своих собраниях обсуждали текущие вопросы социальной жизни, а также серьезные философские проблемы.

В данный период, кроме фундаментальных трудов Н.И.Кареева, П.А.Сорокина и К.М.Тахтарева, В.М.Хвостова, в России были изданы популярные учебники и учебные пособия по социологии, написанные менее известными авторами. В периодической печати, как и прежде, публиковались статьи ученых-социологов, появлялись новые журналы, призванные более полно отражать общественную и научную жизнь страны.

Проводимые в этот период эмпирические исследования были направлены на изучение условий жизни, быта, труда советских граждан, последствий революции, гражданской войны, особенностей восстановительного периода.

Необходимо подчеркнуть, что В.И. Ленин, стоявший во главе советского государства, не пренебрегал данными социальных наук, в том числе, социологии. О чем свидетельствует его известная работа «Статистика и социология»[6]. Однако постепенное формирование в СССР тоталитарного режима, административно-приказной системы управления всеми сферами жизни общества самым неблагоприятным образом сказалось на общественных науках в целом, и, прежде всего, на социологии.

В начале 1920-х гг., по инициативе Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), была создана система новых научных учреждений, в задачи которых входило планомерное изучение проблем марксистской философии, политической экономии и истории с марксистско-ленинских позиций. В 1921 г. в Москве, по инициативе В.И.Ленина, был создан Институт красной профессуры для подготовки преподавателей-марксистов высшей квалификации[7].

Социология, как наука, не разделяющая положения догматиков марксизма-ленинизма, с 1921-1922 учебного года была исключена из учебных программ. Позднее социологию в вузах заменили изучением так называемой «Политической науки», состоявшей из следующих курсов: «Коммунизм», «История коммунизма», «История коммунистической революции», «Марксистско-ленинское учение об истории» и «Конституция СССР». Причем с 1923-1924 учебного года в университете и в институтах Петрограда начались лекции и семинары по историческому материализму, которые вели М.В. Серебряков, В.А. Быстрицкий, Н.Н. Андреев, Э.Э. Эссен, Б.А. Фингерт, И.С. Плотников и другие.

Социологию полностью «перенесли» в исследовательские институты. Однако почти все исследовательские институты (кроме одного - Научно-исследовательского института сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока), не успев развернуть свою научную деятельность, примерно через год были закрыты[8].

В 1922 г., за открытую критику экономической и социальной политики советской власти, да и просто за деятельность, не вписывающуюся в каноны марксистко-ленинского учения, из России было изгнано около 160 выдающихся деятелей науки и культуры. В их числе - П.А.Сорокин, П.Б.Струве, Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Н.С.Тимашев, Г.Д.Гурвич, С.Л.Франк и многие другие.

Примерно с середины 20-х гг. ХХ века объективное исследование реальной ситуации в обществе, экономических, социальных и политических проблем постепенно заменялось конструированием целевых идеологических построений, принявших характер неоспоримых лозунгов-целей. Например, «полной и окончательной победы социализма», «социально-политического и морального единства советского народа», «построения развитого социализма и постепенного перехода к коммунизму» и др.

Следует отметить, что в этот период имели место горячие дискуссии о задачах социологии и о ее взаимоотношении с марксистско-ленинской теорией. Причем дискуссии проводились не только в столице, но и на периферии - в вузах и научно-исследовательских институтах больших городов. В результате многочисленных споров и обсуждений сформировалось несколько точек зрения относительно места социологии в системе наук, а также о ее «включенности» в марксистско-ленинское учение[9].

Конец всем дискуссиям положила концепция диалектического и исторического материализма, выдвинутая весьма далеким от науки руководителем Советского государства И.В. Сталиным и ставшая своеобразным руководством к действию для всех советских обществоведов.

И.В. Сталин, в разделе «О диалектическом и историческом материализме», написанном им для краткого курса «История всесоюзной коммунистической партии (большевиков)», опираясь на идеи К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, выстроил систему единого, материалистического философского знания - «марксистского философского материализма», составными частями которого являются диалектический и исторический материализм. Исторический материализм, согласно И.В. Сталину, «…есть распространение положений диалектического материализма на изучение общественной жизни, применение положений диалектического материализма к изучению общества, к изучению истории общества»[10].

Основным, и единственно верным методом, которым располагает философская наука, «является марксистский диалектический метод»[11]. Общественной теорией, которая правильно отражает потребности материальной жизни общества и способна привести в движение широкие массы народа, организовать из них великую армию пролетарской партии, готовую проложить дорогу революционным силам общества, «является марксизм-ленинизм»[12].

С тех пор, во многом благодаря догматизации партийными лидерами положений, выдвинутых И.В. Сталиным, социология была объявлена буржуазной лженаукой, не только не совместимой с марксизмом, но и враждебной ему. Фундаментальные и прикладные исследования в области социологического знания были фактически прекращены, а изучение процессов и явлений социальной жизни проводилось в строгом соответствии с канонами теории «марксизма-ленинизма». Таким образом, процесс институционализации советской социологии как полноправной области научного знания прервался.

Как отмечают специалисты, в СССР к началу 50-х гг. все, казалось бы, встало на свои места и замерло в неподвижности. Политические дискуссии и борьба за власть в партийно-идеологической иерархии завершились созданием системы коммунистических научных и учебных учреждений. Институты Академии наук СССР, университеты, творческие союзы, редакции и издательства всецело подчинялись органам партийно-государственного управления. Концептуальный лексикон, схемы аргументации и риторика общественной науки, казалось бы, приобрели завершенную форму. Общественная мысль как будто застыла в монолите словесных формул. Наименования книг и брошюр были поразительно однообразны. …Однако как раз в то время, когда все казалось мертвым и застывшим, происходила незримая революция в идеологии и общественной жизни[13]. Тогда же и сложились определенные условия, благоприятные для возрождения отечественной социологии.

Во-первых, несмотря на то, что социология, как наука, занимающаяся сбором социальных данных о советском обществе и их последующем обобщением, была официально запрещена, оставалась актуальной критика буржуазных социологических концепций с позиций марксизма-ленинизма. С этой целью, вскоре после окончания Великой Отечественной войны, осенью 1946 г. в Институте философии Академии наук СССР был создан сектор под руководством М.П. Баскина, а к концу 1940-х гг. уже окончательно сложился своеобразный жанр «критики буржуазных социологических течений»[14].

Именно в рамках этого жанра сформировалась плеяда молодых обществоведов, глубоко не удовлетворенных марксистской ортодоксией и ищущих более серьезной основы для изучения общественных процессов. Многие из них владели иностранными языками и, соответственно, имели возможность знакомиться с трудами западных ученых в оригинале.

Во-вторых, после смерти И.В. Сталина и XX съезда КПСС обстановка в стране изменилась, и «идеологи партии не могли действовать привычными методами - расстрелять для порядка несколько десятков ученых и отбить у остальных желание даже приближаться к этой запретной области знаний»[15].

В-третьих, в обществе с обозначившимся кризисом тоталитаризма возникла общественная потребность в более конкретном и точном социальном познании. Активно способствовать разрушению сложившихся догм, стереотипов, духовному и интеллектуальному освобождению ученых-обществоведов могла именно социология.

Однако формальным препятствием для развития социологии было ее полное отождествление с истматом, соответственно - включение в разряд философских наук, отрицание статуса самостоятельной общественной науки. Преодолеть это препятствие можно было лишь поэтапно, и первым этапом стала легализация самого понятия «социология»[16].

II. Возрождение социологии в период «хрущевской оттепели»: объективные обстоятельства и субъективные факторы

Фактическое возрождение социологии в СССР началось с конференции Международного института социологии по проблемам мирного сосуществования, которая проходила в Москве в 1956 году. Именно тогда собравшиеся ученые заставили руководство Академии наук СССР задуматься о том, что существует общественная наука, отличная от философии и научного коммунизма. Затем последовало приглашение советских ученых на III Всемирный социологический конгресс в Амстердам; в августе 1956 г. состоялась сама поездка.

Эти события стали переломными моментами в судьбе советской социологии. Партийные лидеры были заинтересованы в выездах за рубеж, в расширении международных связей и контактов, а участвовать в конгрессах можно было только в составе национальной профессиональной организации. Так встал вопрос о создании Советской социологической ассоциации (ССА).

Советская социологическая ассоциация была утверждена под председательством члена-корреспондента АН СССР Ю.П. Францева. «Первоначально круг ее членов был немногочисленный: Институт философии АН СССР, журнал «Вопросы философии», Академия общественных наук при ЦК КПСС, несколько вузовских кафедр исторического материализма. Но логика развития приводила к постоянному расширению этого круга, поскольку социология стала «модной» и не было формальных оснований для того, чтобы не открывать все новые региональные отделения и филиалы ССА»[17]. Данная ассоциация явилась как бы водоворотом, который начал притягивать людей, желавших знать правду о советском обществе и реально изучать его. Это была уже очень серьезная организация, требующая больших затрат времени и сил. В рамках этой ассоциации - практически и был поставлен вопрос о самостоятельности социологической науки [18].

Важно отметить, что впервые такая постановка вопроса была обозначена в журнале «Социальные исследования» Г.В. Осиповым, а затем подхвачена американскими учеными, которые, ссылаясь на журнал, подчеркивали значимость того факта, что социология в России признана самостоятельной наукой[19].

В начале 60-х гг. ХХ века в рамках существующих научных учреждений постепенно стали складываться социологические центры.

Так, в 1960 г. рабочая группа, созданная за год до того в рамках сектора исторического материализма Института философии АН СССР для подготовки книги «Новые формы труда и быта» (на материалах исследований в Горьковской области), была преобразована в Сектор исследований новых форм труда и быта, заведовать которым стал Г.В.Осипов. Основной задачей сектора являлся анализ конкретных процессов коммунистического строительства, коммунистических форм труда и быта, влияния технического прогресса на развитие советского общества. Этот сектор стал первым законным научным подразделением в СССР, занимавшимся социологическими проблемами.

В этом же году, но несколько позднее, на философском факультете Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, под руководством Р.И. Косолапова была создана межкафедральная социологическая лаборатория.

В 1964 г. на базе философского факультета Ленинградского государственного университета был учрежден Научно-исследовательский институт комплексных социальных исследований (НИИКСИ), а в Академии общественных наук при ЦК КПСС - группа конкретных социологических исследований и методики идеологической работы.

В 1966 г. постановлением Президиума АН СССР «О мерах по улучшению организации и координации конкретных социальных исследований» от 25 февраля был организован Научный совет по проблемам конкретных социологических исследований, а Сектор исследований новых форм труда и быта Института философии АН СССР был преобразован в Отдел конкретных социологических исследований.

В период хрущевской оттепели в СССР стали складываться региональные социологические школы - в Ленинграде (руководители - В.А.Ядов, А.Г.Здравомыслов), Свердловске (руководитель - Л.Н.Коган), несколько позднее в Новосибирске (руководители Т.И.Заславская, Р.В.Рывкина, Ф.М.Бородкин),а затем - в Киеве, Таллинне, Вильнюсе, Перми, Уфе и других городах. Социальные и социологические исследования велись многочисленными социологическими лабораториями на предприятиях и в производственных объединениях, созданными на общественных началах институтами и советами по социологическим исследованиям при партийных, комсомольских и других общественных организациях.

Годы становления отечественной социологиибыли полны вдохновения, романтики. Люди фактически жили этой наукой. Любая новая книга, появлявшаяся в Советском Союзе или за рубежом, становилась предметом обсуждения. К социологии приобщались молодые талантливые люди, их было немало. Объединяла действительно любовь к знанию[20].

За исследовательской программой, которую развивали отечественные социологи в 60-е гг. ХХ века, стояли не только исторически уникальные теоретические и методологические проблемы, но также социальные идеалы и ценности, которые в условиях рыночной экономики могут показаться не вполне реалистическими.

Деятельность этих советских социологов не ограничивалась дисциплинарными рамками. Это было «движение интеллектуалов, которые находили смысл своей деятельности в искусстве, науке, философии, реинтерпретируя общество, они реформировали не только содержание социальной доктрины марксизма, но, прежде всего, стиль и язык науки, создавали новые социальные символы и стандарты»[21].

Советская социология возродилась на волне хрущевских реформ и имела своей официально провозглашенной функцией их информационное обеспечение. Но даже в таком узком, подчас технократическом понимании социология несла в себе мощное социально-критическое начало. Ведь она предполагала изучение действительности, которое неизбежно, каким бы робким конформистом ни был сам исследователь, - а среди первых советских социологов таковых было немного, в большинстве своем это были смелые, мужественные люди, - демонстрировало ложь и несостоятельность господствующей идеологии. И эту опасность безошибочно чувствовали партийные лидеры[22] - становление и развитие социологических исследований встречало ожесточенное сопротивление.

Так, под напором академиков-философов П.Н. Федосеева, Ф.В. Константинова и других обществоведов, отождествлявших социологию с историческим материализмом, среди ученых шло расслоение - далеко не все настаивали на самостоятельном научном статусе социологии. Предпринимались попытки отождествления социологии с научным коммунизмом, а также с обществознанием.

В конечном счете, после многочисленных дебатов и споров социологию стали воспринимать как прикладную дисциплину, не имеющую права претендовать на собственную теорию.

В то же время, кульминацией периода возрождения советской социологии следует считать 1968 год, когда были созданы Институт конкретных социальных исследований АН СССР (ИКСИ РАН) и кафедра методики конкретных социальных исследований на философском факультете МГУ им. М.В.Ломоносова. Директором Института стал вице-президент Академии наук СССР, академик А.М. Румянцев, а заведующим кафедрой - профессор Г.М. Андреева.

Создание самостоятельного академического института по изучению социологии было очень нелегким и весьма драматичным этапом в борьбе за эту науку. Сохранилась вся официальная переписка по этому поводу, и она опубликована[23].

Первый период создания Института конкретных социальных исследований был периодом расцвета социологической науки. Разрабатывались и активно использовались математические методы в социологии, проводились серьезные репрезентативные исследования многих социальных проблем развития советского общества, осуществлялись крупные научные проекты по теории и истории социологии, по проблемам социальной организации общества, по изучению общественного мнения[24].

Все, что было создано в этот период, бесспорно, вошло в сокровищницу не только российской, но и мировой науки. Советские социологи пользовались большим авторитетом за рубежом, а их научные доклады на международных конференциях и совещаниях нередко вызывали восхищение мировой общественности. В Институте работали талантливые ученые-социологи: В.А. Ядов, А.Г. Харчев, А.Г. Здравомыслов, Б.А. Грушин, Ю.А. Левада, И.С. Кон, Н.И. Лапин, Г.М. Андреева, Ю.Н. Давыдов и другие.

Важно отметить, что научная деятельность этого учреждения концентрировалась не только на решении прикладных проблем. Несмотря на известные ограничения на осмысление и развитие социологической теории, ученые института внесли огромный вклад в изучение истории зарубежной социологии, что в тот период было возможно лишь за счет критики «буржуазного знания». Как вспоминает известный специалист в данном направлении профессор И.С. Кон, «…критика» заменяла советской интеллигенции недоступные первоисточники, с нее начинали свою научную деятельность многие наиболее образованные и талантливые философы и социологи»[25]. В их числе - Галина Андреева, Пиама Гайденко, Олег Дробницкий, Юрий Замошкин, Нелли Мотрошилова, Елена Осипова, Эрих Соловьев и другие.

В дальнейшем, «по мере ослабления цензурных запретов, «критическая критика» превращалась либо в положительную разработку соответствующей проблематики, либо в нормальную историю философии и науки»[26].

Однако такое собрание талантливых и честных людей и, главное, взятый руководством Института курс на разработку теоретических проблем социологии и научного, а не идеологизированного исследования социальных аспектов жизни советского общества вызвали негативную реакцию у ЦК КПСС.

Как отмечает в своих воспоминаниях академик РАН Г.В. Осипов, «…когда появился институт, социологи думали: ну вот, теперь-то начнется развитие социологии как таковой. Но оказалось - наоборот. Институт создавался, в том числе, и по замыслу ЦК, и ученым начали диктовать, как они должны освещать процессы развития советского общества. Например, выявлять все положительное и не говорить о негативном. Кроме того, партийные лидеры и близкие к партийным кругам обществоведы через институт пытались, по существу, провести идею о том, что социология не является особой наукой. Но когда коллектив ученых занял противоположную позицию, то есть, настаивал на том, что существует теоретическая социология, социологическая наука как таковая, и следует объективно освещать происходящие в обществе процессы - начались скандалы и погромы»[27].

Первый «погром» был связан с курсом лекций Ю.А. Левады. Этот ученый издал лекции, которые, по мнению его критиков, претендовали на теоретическое переосмысление марксизма. Как вспоминает сам Ю.А. Левада, он был приглашен в университет для чтения лекций по социологии на факультете журналистики, где примерно года четыре читал курс лекций собственного изобретения - довольно примитивный, популярный. Так бы, видимо, это и продолжалось, если бы ему не пришла в голову мысль его издать. Этот курс издали в 1969 году в виде двух книжечек с помощью ИКСИ РАН. И очень скоро это вызвало скандал, собственно, стало формальным началом шума[28].

Второй скандал был связан с книгой «Моделирование социальных процессов»[29], изданной под редакцией Г.В. Осипова, которая подверглась жесткой критике со стороны члена политбюро ЦК КПСС В.Н.Ягодкина.

Еще одним серьезным поводом для «разгрома» послужило то, что в состав Института были приняты ученые, считавшиеся официальными структурами диссидентами.

Идеологами разгрома Института конкретных социальных исследований фактически являлись три человека: П.Н. Федосеев, Г. Квасов (открыто) и Ф.В. Константинов (скрыто)[30]. По инициативе С.П. Трапезникова, поддержанной Секретарем ЦК КПСС М.А.Сусловым, была создана комиссия на уровне ЦК КПСС, Московского горкома и Черемушкинского райкома коммунистической партии. В 1972 г., в результате многочисленных «проверок», наиболее дееспособные сотрудники данного института были уволены.

Таким образом, относительная свобода социологии продолжалась недолго. Бюрократической диктатуре новой власти социология не была нужна, более того, она вступила в конфликт с ведомственным отношением к социальной сфере жизнедеятельности общества. Поступательное развитие социологии было искусственно прервано.

В итоге социальные науки, объявлявшиеся глубоко партийными, т.е. обязанными строго следовать программным директивам КПСС, разъяснять и пропагандировать их, зачастую принимали и выдавали желаемое за действительное. Настоящая научная мысль, которая не переставала развиваться даже в самые сложные, тяжелые времена, по большей части оказалась непричастной к тем реальным социальным изменениям, которые имели место в обществе. Мнения ученых мало значили при определении механизмов функционирования различных государственных, общественных и хозяйственных структур, при принятии крупных решений общегосударственного уровня.

III. Причины восстановления научного статуса отечественной социологии в конце 80-х гг. ХХ века

Отечественные социологи, не менее, не имея возможности заниматься полноценными теоретическими исследованиями вследствие искусственной ограниченности предмета социологии историческим материализмом, продолжали проводить плодотворные эмпирические исследования по многим проблемам развития социалистического общества[31].

Следует отметить, что на первых этапах восстановления социологии в СССР, вузовская социология обладала меньшей дисциплинарной самостоятельностью, чем академическая и «заводская». Вместе с тем, практически все отечественные социологи преподавали социологию в высших учебных заведениях.

Так, в 1977 г. на философском факультете Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова (на отделении научного коммунизма) была введена специальность «прикладная социология».

В 1980-е гг. в ряде регионов Советского Союза сложились научные школы, которые наряду с проведением социологических исследований, осуществляли подготовку социологических кадров.

Например, в Новосибирске ими руководили профессора Т.И. Заславская, Р.В.Рывкина, В.Н.Шубкин; на Урале - в Екатеринбурге, Перми, Уфе - профессора Л.Н.Коган, Н.А.Аитов, З.И.Файнбург, Г.Е.Зборовский, Л.Я.Рубина; на Алтае - профессор С.И.Григорьев; в Ростове-на-Дону - профессор Ю.Г.Волков; в Нижнем Новгороде - профессора З.Х.Саралиева, А.А.Иудин, С.С.Балабанов; в Самаре - профессор Е.Ф.Молевич; в Саратове - профессор В.Н.Ярская-Смирнова.

Определенный перелом в институционализации социологического образования, в подготовке профессиональных социологов произошел в 1984 г., когда были открыты отделения прикладной социологии на философском факультете Московского государственного университета и на экономическом факультете Ленинградского государственного университета. В 1986 г. было открыто отделение социологии на философском факультете Киевского университета. Развернулась специализация по социологии в Московском институте управления, Ленинградском финансово-экономическом институте, Уральском, Новосибирском, Харьковском университетах, университетах Риги, Таллинна, Иванове, Уфимском авиационном институте и ряде других вузов страны.

В целом, к концу рассматриваемого периода уместно говорить о противостоянии двух «социологий» - одна наследовала доктринальное величие сталинского марксизма, другая стремилась к переоценке ценностей, пыталась развивать новые темы и исследовательские методы, о чем свидетельствуют фундаментальные научные труды, составившие творческое наследие советской социологической науки.

Социологи были вынуждены в какой-то степени приспосабливаться, чтобы сохранить свое «Я» и свою науку. Хотя они не выступали открыто против существующего строя, однако несли новые оценки деятельности властных структур, говорили о необходимости реформирования, перехода к новым, научным методам управления, и, кроме того, - социологи приводили факты...[32]

Именно социологи констатировали факт перехода советского общества на новый качественный уровень, которое к началу 80-х гг. ХХ века представляло собой сложнейший организм. Оно уже не управляться и видоизменяться «по старинке», методом проб и ошибок, с помощью импровизации, неожиданных озарений.

Новый этап развития отечественной социологии начался в середине 80-х гг. ХХ века. Так, XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза обратил внимание на исследование различных проблем развития и функционирования социальной сферы как пространства жизнедеятельности человека, поставил вопрос о социальной эффективности экономического развития советского государства.

Вопрос о дальнейшем конституировании социологии как самостоятельной науки и использовании социологических исследований в решении задач социально-экономического развития страны был поднят до общегосударственного уровня, а окончательная институционализация этой дисциплины произошла после выхода Постановления Коммунистической партии Советского союза «О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых проблем советского общества» в 1988 году.

В частности, в данном Постановлении отмечалось, что «Центральный Комитет КПСС считает, что современное положение дел в социологии не отвечает потребностям общества. Социология еще не заняла должного места в творческом развитии марксистско-ленинского обществоведения, формировании научного мировоззрения трудящихся, осуществлении социальной политики КПСС.

Следовательно, …необходимо поднять на качественно новую ступень развитие марксистско-ленинской социологии, существенно повысить теоретический, методологический и методический уровни научных разработок и коренным образом улучшить их использование в управлении и прогнозировании общественных процессов, углублении демократизации и гласности. …Для этого требуется осуществить систему мер, направленных на обеспечение комплексности и результативности социологических исследований, развитие сети социологических институтов и центров, повышение роли служб социального развития на предприятиях и в организациях, коренное улучшение социологического образования и подготовки кадров социологов, создание научно обоснованной системы изучения общественного мнения…»[33].

В Постановлении были предусмотрены меры по реформированию академических институтов, улучшению социологического образования, подготовки, переподготовки и повышению квалификации кадров социологов. Намечалось открыть в текущей пятилетке социологические факультеты или отделения в крупнейших вузах страны, организовать социологическую специализацию и профилирование других специальностей высших учебных заведений[34].

Следует особо подчеркнуть тот факт, что Коммунистическая партия Советского Союза стала испытывать острую нужду в социологии, когда та уже самостоятельно и окончательно институционализировалась, а сама КПСС оказалась на грани краха. Только тогда ее лидеры обратились к социологам за помощью[35].

Последний этап развития советской социологии был отмечен рядом знаменательных событий, в том числе, связанных с формированием системы социологического образования.

Так, в 1988 г. Высшая аттестационная комиссия СССР включила социологию в номенклатуру специальностей научных работников, таким образом, в перечне научных специальностей социология впервые была отделена от философии.

В августе 1988 г. был издан приказ Государственного комитета СССР по народному образованию «О формировании системы подготовки социологических кадров в стране». Согласно этому приказу, специальность «прикладная социология» преобразовывалась в специальность «социология», принимались предложения вузов об открытии социологических факультетов и отделений.

Наконец, 6 июня 1989 г. ректор Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, академик А.А.Логунов подписал приказ № 500 «Об организации социологического факультета в Московском государственном университете». Так был основан первый в России социологический факультет. Организатором и деканом факультета стал виднейший отечественный социолог, внесший существенный вклад в становление советского социологического знания - профессор В.И. Добреньков. В это же время был открыт факультет социологии в Ленинградском государственном университете.

За годы, прошедшие после открытия социологических факультетов в Московском и Ленинградском государственных университетах, появились десятки факультетов, отделений, кафедр, готовящих профессиональных социологов. Так, социологические факультеты и отделения имеются в 30 учебных заведениях, в том числе, в Алтайском, Ростовском, Саратовском, Новосибирском, Томском университетах. В Москве - в Государственной академии управления, в Академии труда и социальных отношений, Институте молодежи.

В конечном счете, «перестройка» ознаменовала собой новый этап в развитии российского общества, способствовала обновлению общественной жизни и развитию демократии. Социологические исследования и публикации на социологические темы получили полную свободу, а теоретическая и прикладная социология - новый импульс для своего развития.

Автор – профессор Н.Г. Осипова

[1] Сорокин П.А. Заметки социолога. Социологическая публицистика. СПб., 2000.[2] Сорокин П.А. Существует ли единая Россия? // Заметки социолога. Социологическая публицистика. СПб., 2000. С. 205.[3] Становление и развитие социологии в России (с момента зарождения до конца ХХ века). М., 2004. С. 166.[4] Социологический институт // Наука и ее работники. ПГ. 1920. № 1. С. 24.[5] Становление и развитие социологии в России (с момента зарождения до конца ХХ века). М., 2004. С. 170.[6] Ленин В.И. Полн. Собр. соч. 5-е изд.М., 1981. Т. 30.[7] Становление и развитие социологии в России (с момента зарождения до конца ХХ века). М., 2004. С. 174.[8] Смотри об этом: Новикова С.С. Особенности развития социологической мысли в России // Социологические исследования. 2002. № 10.[9] Смотри об этом: Социология. Основы общей теории. Учебное пособие / Под ред. Г.В.Осипова, Л.Н.Москвичева. М., 1996. С. 55 – 56.[10] О диалектическом и историческом материализме // История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). М., 1938. С. 100.[11] О диалектическом и историческом материализме // История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). М., 1938. С. 104.[12] О диалектическом и историческом материализме // История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). М., 1938. С. 112.[13] Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г.С.Батыгин; ред.-сост. С.Ф.Ярмолюк. СПб., 1999. С. 127.[14] Развитие социологии в России (с момента зарождения до конца ХХ века). М., 2001.[15] Шубкин В.Н. Возрождающаяся социология и официальная идеология // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 70.[16] Колбановский В.В. К истории постсталинской социологии: от ренессанса до реформации // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 22 - 23.[17] Колбановский В.В. К истории постсталинской социологии: от ренессанса до реформации // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 23.[18] Осипов Г.В. Мы жили наукой // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 95.[19] Осипов Г.В. Социология и социальные исследования // Социальные исследования. М., 1965. С. 30 - 38.[20] Осипов Г.В. Мы жили наукой // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 107.[21] Батыгин Г.С. Предисловие // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 13 - 14.[22] Кон И.С. Эпоху не выбирают // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 127.[23] Социология и власть (1950 - 1990): Документы и материалы. Сб. 1. Документы (1953 - 1968). М., 1997. [24] Смотри об этом: Осипов Г.В. Теория и практика социологических исследований в СССР. М., 1985.[25] Кон И.С. Эпоху не выбирают // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 116.[26] Кон И.С. Эпоху не выбирают // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 116.[27] Осипов Г.В. Мы жили наукой // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 103.[28] Левада Ю.А. Научная жизнь - была семинарская жизнь // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 85 - 94.[29] Моделирование социальных процессов / Общ. ред. и вступит. статья Г.В.Осипова. М., 1968.[30] Осипов Г.В. Мы жили наукой // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 104.[31] Осипов Г.В. Теория и практика социологических исследований в СССР. М., 1979; Советская социология: в 2 т. М., 1982.[32] Осипов Г.В. Мы жили наукой // Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 109.[33] Смотри подробнее: О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых проблем советского общества // Социологические исследования. 1988. № 5.[34] Смотри подробнее: О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых проблем советского общества // Социологические исследования. 1988. № 5. [35] Смотри подробнее: Осипова Н.Г. Советские ученые в борьбе за конституирование социологической дисциплины // Вестник московского университета. Серия 18. Социология и политология. 2005. № 1.

www.socio.msu.ru

В 1935 году легендарный Лоуренс Аравийский, подполковник британской армии, прослуживший более 20 лет в разведке на Ближнем Востоке, в авиации и в танковых войсках, вышел в отставку и поселился на родине в графстве Дорсет. Лоуренс любил скорость и был опытным мотоциклистом, ему принадлежали (в разное время) восемь мотоциклов «Броу Супериор» (англ. Brough Superior). 13 мая 1935 года Лоуренс ехал по проселочной дороге поблизости от своего дома на мотоцикле «Броу Супериор» SS100 (англ. Brough Superior SS100). Шлема на нем не было. Внезапно на дороге появились двое детей на велосипедах. Пытаясь избежать столкновения с ними, Лоуренс совершил резкий маневр, потерял управление и упал, получив травму головы. Шесть дней спустя Томас Лоуренс умер не приходя в сознание.

Навигация

  • Мотошлем agv
  • Мотошлем детский
    • Лучшие посты
    Мотошлем детский купить в украине
    Мотошлем детский xxs
    Детские размеры мотошлемов
    Детские мотошлемы для квадроцикла
    Размеры детских мотошлемов
    Мотошлем agv pista gp
    Ссылки