Содержание
ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА —[ Мемуары ]— Голубева-Терес О. Т. Страницы из летной книжки
Пел солдат…
«5.Х.43 г. 5 полетов 6.55 ч. Бомбили переправу и отступающие части противника. Сбросили 1100 кг бомб (термитные и ампулы «КС»). Два сильных пожара подтверждают Смирнова и Тихомирова».
Накануне мы перелетели на окраину станицы Курчанской. В селении слышались частые взрывы. Отступая, немцы устроили минные ловушки. В домах, на тропинках, в садах, цветочных клумбах, в колодцах и даже в ведрах с водой всюду постарались запрятать мины. Наши саперы были большими мастерами по разминированию, но в Курчанской их было так много, что просто не успевали обезвреживать. Саперы прежде всего тщательно проверили наш аэродром, дороги и тропки, ведущие к нему. Спали мы прямо под самолетами. В то утро нас разбудил сильный грохот. От станицы шел горький запах дыма. Сон как рукой сияло. Стало тревожно: черт их знает, этих фашистов, может, и здесь, под нами, лежат какие-нибудь хитроумные штучки.
Вялые, невыспавшиеся, мы выбрались из спальных мешков. Побрели к столовой наспех сооруженному навесу. Там сидел долговязый рыжий парень и лениво ел.
Кто такой? враз спросили мы у комсорга Саши Хорошиловой.
Тише! шикнула она. Это музыкант. Наш гость.
Я обернулась к подругам и тоном, каким предупреждаю о минах, зловеще произнесла:
Осторожно! Мужчина!
Здравствуйте, дорогой гость, по-восточному поклонилась штурман Мери Авидзба.
Сержант встал, растерянно улыбнулся. Комсорг пришла на помощь:
Знакомьтесь: это Лев, музыкант.
Лев! фыркнула Мери. Скорее львенок. Ха! И ры-ы-жий… [51]
Ничего. Мы его подкормим. В настоящего льва превратим, нарочито серьезно сказала Ульяненко.
Лев, вы не обращайте на них внимания. Саша вздохнула: Совсем одичали девчонки в женском полку.
Это кто одичал? У нас на Кавказе гостеприимство с молоком матери впитывается. Эй, женщины! крикнула Авидзба. Шашлык и вино на стол!
Обойдетесь перловкой и компотом, подоспела официантка.
С шутками рассаживались за столом. Нина Данилова примостилась рядом с сержантом, что-то тихо спросила у него.
Нинка, не заговаривай парню зубы.
Нечестно! Одной захватывать…
Да угомонитесь вы наконец! Саша рассердилась. Пусть поест.
Мы съели свой обед и тут же, у навеса, сели на перепаханную землю. Лев медленно вынимал из футляра баян, украдкой вопросительно поглядывая на нас, как бы спрашивая: «А надо ли?»
Ну, давай, давай, ободряюще крикнула Мери, а Нина Худякова, не ожидая музыки, запела:
Вставай на смертный бой…
Она часто пела эту песню, даже в полете, даже когда заходили на цель.
И это походило на заклинание: у нее родные остались на оккупированной территории.
С этой песней у каждого человека связано какое-то свое воспоминание. Мне припомнилось, как я впервые ее услышала.
…Опять в военкомате отказали.
Нечего болтаться без дела, сердито сказал дежурный, не отрывай от работы! Раз уж ты такая охочая до войны, иди работать в школу да воюй с ребятишками. [52]
Чтобы он не заметил моих слез, я тут же выскочила на улицу. Шла и ревела… И вдруг из громкоговорителя песня: «…Пусть ярость благородная…» Слезы вмиг высохли. Я повернула было к военкомату, чтобы взять всех тех сердитых дядей осадой, заставить их послать меня на фронт. Но передумала и пошла в горком комсомола.
А в школе кто будет работать? спросил комсомольский секретарь.
Да ведь я не учительница!
Ты десять классов кончила.
Но я не умею учить!
Иди в детсад.
Еще лучше…
В конце концов, на завод, в поле, сюда, в горком…
Шла война, но наша земля была больше ее. И жизнь наша больше и сильнее. Здесь, в Тобольске, не слышали, как стреляют, как стонут. Над Сибирью стояла тишина. И потому, видно, тут не спешили посылать в армию всех без разбору.
Лев запел о том, «когда страна прикажет стать героем, у нас героем становится любой», но его никто не поддержал. Мне показалось, что я прочитала мысли своих подруг: «Ишь… проще пареной репы. Любой герой? Откуда же тогда рядом с героями отдельные предатели, дизертиры? Вот нам сейчас всем страна приказала стать героями, а кто-то подался в самострелы…» Мы не любили песни, где шла хвальба. Лев почувствовал наше настроение и почему-то смутился. Ася Пинчук запела:
Полюшко, широко поле,
и все подхватили, повеяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая заволжская степь раскрывалась перед нами, уходя в бесконечную даль.
Под музыку хорошо думалось. Какой славный парнишка этот Лев. Наверно, музыкантом мечтал стать. Все [53] мы в юности о чем-то мечтали. Стало смешно. Ведь юность наша еще не прошла. Льву двадцать лет, мне девятнадцать, и моим подругам столько же или чуть больше.
Мне вспомнилось, как я пела эту песню в заволжской степи. Случилось так, что по воле войны я оказалась в Саратове. Надеясь побыстрее попасть на фронт, я отказалась эвакуироваться с институтом в Среднюю Азию и, поддавшись уговорам подруги, отправилась с ней в авиаучилище. Мне представлялось, как нам обрадуются и за короткий срок нас сделают специалистами, необходимыми на фронте. Но вместо учебы и фронта я попала на полевые работы. Я ехала на арбе, которую лениво тащили быки, и громко кричала: «…Полюшко, широко поле-е…» Мы подъехали к сиротливо стоящему посреди бескрайней заволжской степи вагончику. Нас встретил бригадир.
Теперь это ваш дом, сказал он, указывая на вагон.
Утром бригадир спросил:
Кто желает работать помощником повара?
Все молчали.
Вот же народ, нахмурился бригадир, придется приказывать, деваться некуда. Он внимательно оглядел нас. Ну вот ты, ткнул он в меня пальцем, дома когда-нибудь щи варила?
Щи нет, а суп приходилось… как-то раз.
Иди на кухню.
Я?!
Отказываться не имеешь права война!
Вот так нежданно-негаданно я оказалась в помощницах у поварихи: подай, почисти, помой, отвези обед на отделение. За мной закрепили лошадь. Худая, изморенная зноем, она терпеливо и равнодушно стояла, пока на телегу ставили термосы с обедом. Однако в пути она часто показывала свой норов. Встанет, бывало, посреди степи и ни с места, хоть плачь, рыдай, стегай ее кнутом. [54] Но рука не поднималась: такая жалкая была коняга. Она задыхалась от жары и от старости. У нее бессильно колыхались запавшие бока, и вся она дрожала, пригибая уши.
С обедом мы вечно опаздывали, а ругали меня, не лошадь.
Однажды я нашла подход к этой кляче. Погладила ее по шее, отдала свой хлеб. Она подняла голову, посмотрела на меня зелеными глазами.
Миленькая… Серенькая… Я поцеловала ее.
Лошадь перестала жевать. Я гладила ее темноватую шерсть, уговаривала:
Ну, пожалуйста, хорошая, добрая моя, поедем потихонечку, выручай, снова поцеловала конягу.
Мои поцелуи ей, видно, понравились. Лошадь пошевелила ушами, скосила глаза и медленно двинулась, с каждым шагом убыстряя ход.
Я совсем измучилась со старым, капризным конем, да еще с огромными кухонными котлами, которые мне приходилось чистить до поздней ночи. Когда понадобился прицепщик, я взмолилась:
Возьмите на трактор!
Поле огромное-огромное, до самого горизонта. И на нем, этом поле, один-единственный трактор, к которому прикреплено четыре сеялки.
От темна до темна на ногах. День-деньской бегаю по полю от сеялки к сеялке, прочищаю дырочки, через которые сыплется зерно в борозду. От густой пыли, столбом встающей за трактором, ни зги не видать. На зубах трещит земля. И вся насквозь я давно пропитана пылью. Косы не расчесать. Воды мало. Экономим даже на питье. А знойным, жарким дням, видно, нет конца…
…Лев, нежно перебирая кнопочки баяна, заиграл полонез Огинского. Я знала, что Огинский написал эту музыку, когда прощался навсегда с родиной. И потому такая печальная, хватающая за сердце мелодия.
Мне казалось, что мы давным-давно уехали из дому, [55] простились с миром, хотя прошло всего два года с того памятного июня сорок первого. И куда бы ни забрасывала меня война в военно-санитарный поезд или в авиацию, я всегда помнила свой последний мирный вечер.
…На рассвете я уезжала на фронт с военно-санитарным поездом. А вечером отправилась на концерт в консерваторию. Публика в основном была в военной форме, многие с повязками или на костылях.
Оркестр начал тихо, как будто вздыхая. Я стала рассматривать музыкантов. Вот один из них поднял блестящий медный инструмент, и раздался робкий звук, похожий на человеческий голос. Валторна пела печальную, задумчивую мелодию, очень простую и очень нежную. Она словно жаловалась на что-то, просила участия. Настоящая песня, но только без слов. Чуть стихла она, как навстречу ей из оркестра поднялась другая песня, но в ней уже чувствовалась радость. И снова в оркестре появилась тема валторны, подхваченная всеми инструментами. Ужасные, мрачные звуки вдруг ворвались, но злое нашествие длилось недолго, уступая радостной перекличке чудесных мелодий.
Говорят, люди по-разному понимают музыку. Не знаю. В марше из Шестой симфонии Чайковского мне слышались и расстрелянный воскресный рассвет на нашей западной границе, и объятые неожиданной бедой сердца людей, и фантастический грохот стальных чудищ, ползущих уже по нашей земле, и стихийная сила огромного народного шествия, и, наконец, потрясающая воображение стойкость русского народа.
И я поверила, что никому нас не одолеть, поняла, что хотя многие из нас и погибнут в этой войне, но что значит чье-то личное небытие в сравнении с большой судьбой Родины, с вечностью прекрасной, постоянно обновляющейся жизни. Тогда же и решила: стану настоящим бойцом…
…Лев кончил играть. Несколько минут помолчал и вдруг запел сурковскую «Землянку». Мне показалось, [56] что песня выходит прямо из его души. И все мы, подпевая ему вполголоса, ощутили какое-то необыкновенное состояние, в котором находили отражение наши чувства, переживания, желания… Лиризм песни, ее свобода и доверительность тона были так сильны, что забылось все на свете: и беспокоящие нас мины, и предстоящие полеты на бомбежку противника, и зенитки с прожекторами, и всякие неудобства быта.
Ой господи! раздался внезапно голос. Меня послали на задачу всех звать.
Посыльная штаба гвардейского полка, а как приказ передаешь?.. «Господи»… укоризненно покачала головой комэск Смирнова.
Учи вас… Но на этот раз ее голос звучал непривычно мягко.
Ни смерть, ни кровь, ни страдания не могли подавить в человеке человеческое, нравственное. Не могли подавить интимных движений души. Ведь у каждой из наших девчат где-то осталась мать, жених, муж, просто знакомый парень… Где-то рядом дрался друг. Длительная разлука с ними, обостренная постоянной опасностью гибели, переживалась особенно глубоко. В стихах, песнях, танцах во время коротких передышек фронтовики находили отражение своих чувств, переживаний, желаний, страстей.
И вот снова воздух. Я уселась поглубже в кабине, прислонилась к спинке. Тело отыскало самое удобное положение. Привычное положение: все под рукой, приборы перед глазами. И дрожь машины мелкая, спокойная тоже привычна.
Я сидела какое-то время неподвижно, во власти спокойствия и тишины, вбирая в себя все звуки полета: вибрацию, жизнь мотора, рев ветра. И движение облаков, и сутолоку звезд над головой.
Здесь, в небе, сейчас не было войны. Великая тишина Вселенной окружала машину в полете. А война?.. Нет, я о ней ни на секунду не [57] забывала. Мы шли к ней. И вот уже на земле отсветы пожарищ и торопливые вспышки огня.
В кабине было холодно, ветер пронизывал насквозь, и я подумала, что смерть и холод ошибочно отождествляют. Мы летим к огню, а там смерть. Сейчас холодно, но это жизнь. Над передовой висели «люстры» осветительные бомбы, и их безжалостный свет выхватывал из темноты развалины станицы, холодный блеск лимана и мрачный массив лесочка.
Темнота под самолетом мигала вспышками выстрелов. Зло шумел ветер. Дрожали звезды. Где-то внизу лежала земля, и редкие облака отсекали нас от нее. Даже если бы и не было облаков, мы все равно отсечены от земли. Никакой связи у нас нет с нею. Самолет шел сквозь ночь, отрешенный от земли, от теплой жизни на ней, от всего того, что так необходимо человеку.
Растревожила меня музыка, прервала мои раздумья Нина.
Хочется дома побывать. В театр тоже хочется. А тебе?
Я молчала, потому что отвечать нечего. Домой хотелось всем. А в театр… Я актрисой хотела стать. А теперь? Война, сумятица, разлука…
Почитай стихи, попросила Нина. Пока спокойно.
Таманский полуостров был насыщен прожекторами, а вражеская артиллерия, казалось мне, простреливала любую точку над всей территорией. Но нам удавалось находить лазейки, и, бывало, до самой цели плыли по сравнительно спокойному небу.
Блока хочешь?
Давай.
Дышит счастье прошлых дней…
Отголосок ли сердечный?
Сочетанье ли теней?
Это звезды светят вечно
Над землею без теней. [58]
В их сиянье бесконечном
Вижу счастье прошлых дней.
«…Счастье прошлых дней…» Голос у Нины дрогнул. Знаешь, мы с мамой жили скромно. Туфли купить или еще что целая проблема.
И все-таки я была счастлива. Время проводила то в аэроклубе, то в лыжных походах, то… Что я тебе рассказываю, разве у тебя не так?
У меня в чем-то было не так. Я росла береженой маминой дочкой. Чашку, бывало, за собой не помою. А мама все напоминала мне: «Власть-то какая пришла. Цени! Что я видела в детстве? Рабство! Женщина вообще была рабой. А теперь крылья-то какие даны женщине. Лети! Учись! Создавай прекрасное…»
Ах, мама, мама… Разве ты могла тогда предполагать, что невольно готовишь меня Родину защищать в бою?
После войны мы многое переоценим, задумчиво говорила Нина. Другая жизнь начнется. Хорошая. И все в ней будет: и любовь, и достаток… А ты актрисой станешь. И я приду на тебя посмотреть. Вот выйду замуж и заставлю мужа водить меня на концерты, в театры. Чтоб празднично было, светло, чтоб люди кругом, зеркала… Она засмеялась.
Ее понять можно. Девчонка, двадцати лет еще не исполнилось, самый возраст, а чего она видела? Землянку, ночь в воздухе, обстрелы, взрывы бомб, потери.
..
Как после войны будет? спрашивает Нина. Я часто об этом думаю. И хочу так жить, чтобы около меня всем тепло было. Людей жалко, настрадался народ, наголодался, нахолодался. Дожить бы…
«После войны…» Я постаралась отогнать мысль о том, что будет после войны. Перевела взгляд на приборную доску, чтобы вышвырнуть эту мысль, но она крепко засела в мозгу. «После войны…» Кто доживет? Что будут делать Нина, Мери, Полина, наш комэск да и все наши девчата после войны? И чем многие из них занимались до войны? Я не знала. Потому что одни были командиры, [59] расспрашивать их не положено, других просто не хотелось. Какая в том разница? Сейчас совсем другая жизнь, не имеющая ничего общего с тем, что было до войны.
Ты будешь, Нина, летать на больших машинах.
Нет. Кончится война, а тебе медики скажут: «Не годна!» Ведь мы на износ летаем сейчас. Мне бы хотелось стать историком. Это очень важная наука. Я только теперь, на войне, поняла.
Мне хочется…
Левее! заорала я.
Нина молниеносно среагировала на команду. Огненная трасса прошла рядом с плоскостью.
Внизу шел бой. Земля выстилалась огненными тропами летящих снарядов, вспыхивали разрывы, мигали и гасли пулеметные очереди. Дальше на запад шли изломанные полосы пожаров, столбы дыма и шарящие по небу метелки прожекторных лучей.
Видно, спокойного полета не получится, вздохнула Нина. Теперь гляди в оба.
Мы шли вдоль дороги от Ахтанизовской к Тамани. Надо тут отыскать колонну противника и накрыть ее бомбами. Теперь максимум внимания и осмотрительности. Чем дальше мы уходим от переднего края, тем безлюднее под нами земля. Но обольщаться этим нельзя. Мы обнаружили противника у самой Тамани и сбросили на него бомбы. Используя направление ветра, летчица создала наивыгоднейший угол планирования, от чего увеличилась скорость. И мы быстро убрались от цели. Вслед нам гавкнула зенитка, прошила темноту трасса из «эрликона».
И все затихло. Самолет опять подходил к линии фронта. Передовая молчала.
Когда мы приземлились, нас встретил Лев. Он помогал механикам сопровождать машины и подвешивал с вооруженцами бомбы.
Ну, как там? весело кричал он.
Нормально. А чего ты не спишь?
Помогаю. [60]
Ну и тип! жаловались девчонки. Совсем руки не бережет. Хватает бомбы…
Как я могу сейчас руки беречь? возмутился сержант.
Ты музыкант.
Я солдат.
Три дня, что пробыл у нас Лев, мы просыпались от песен. Пока летный состав спал, над аэродромом стояла тишина. Механики старались работать бесшумно. Ко времени подъема летчиц у столовой собирались вооруженцы и освободившиеся от работы механики. Они окружали сержанта и наперебой заказывали свои любимые песни. Обед проходил под песню. А вот когда экипажи склонялись над картами, изучая маршрут и новые цели, снова наступала тишина.
Перед полетами опять звучала песня, провожая самолеты в трудный путь. Возвращаясь с задания, я испытывала усталость. Но по мере того как надвигалось, росло все то, что делает жизнь приятной: дома, сады, музыка, друзья… хотелось сбросить тяжесть с плеч и оказаться простой женщиной, хранящей уют и покой своей семьи. Я думала о дружбе, о добрых и сильных парнях, о любви обо всем, что человеку нужно на земле.
Наш гость уехал из полка так же внезапно, как и появился. Он нужен был в других полках, и политотдел армии отозвал его. Говорили, что Лев, возвратившись из нашего полка, наотрез отказался быть просто музыкантом при политотделе.
У девчат вся грудь в орденах.
А ты что, за ордена служишь?! возмутился инструктор политотдела.
И за ордена тоже, резко сказал Лев. Я действенно хочу воевать за Родину, и мне не безразлично, что обо мне скажут после войны. Глядя на мои награды, никто не скажет и никто не подумает, что я не был на фронте, что я обошел его стороной.
[61]
Музыкой и душевной песней ты большую пользу приносишь.
А кончится война… и меня спросят, что делал? Каждый поймет?
Говорили, что его убеждал даже командующий армией, но Лев Ильин стоял на своем:
Пошлите стрелком-радистом на «илы»! Не могу иначе… Пошлите!..
ПОКИНУТЫЙ ГОРОД. Дорога к храму
ПОКИНУТЫЙ ГОРОД. Дорога к храму
ВикиЧтение
Дорога к храму
Мартынов Александр Васильевич
Содержание
ПОКИНУТЫЙ ГОРОД
«Се оставляется дом ваш пуст»
(Иф.23:38).
Незадолго до того, как я оставил Православную Церковь (В период поиска истины), мне приснился странный сон. Вообще, я никогда не обращал внимания на сны и не верил в их предсказуемость. У меня никогда не было никаких видений, ни вещих снов, кроме кошмарных. Но это был какой-то странный сон, который надолго оставил у меня на душе неприятный и грустный осадок.
А приснилось вот что:
Как будто мы с кем-то находились в прекрасном саду, где цвели цветы и лилась тихая церковная музыка. В траве было много земляники. Потом этот «кто-то» повел меня по длинной проселочной дороге по бескрайней степи. Мы шли и разговаривали о жизни. Говорил в основном я. Говорил о том, что народ наш сейчас очень страдает, что я не могу без слез смотреть на разлагающийся и гибнущий народ, утративший всякую духовность, на бедность и нищету людей, живущих по совести. И мне очень жаль как бедных, так и богатых, т. к. все идут к своей погибели, к своему концу, и я ничем не могу им помочь. Да и сам я чувствую свою погибель скорую.
Меня мучила жажда и я спросил: «А куда мы идем и долго ли идти?» Он ответил: «Путь этот долог, но мы его пройдем быстро».
Потом на горизонте появился большой город. Он стал быстро приближаться и вскоре мы оказались в нем. Это был новый, недавно построенный город. Но вместо жилых домов в нем были одни храмы и церкви. Это были храмы различных религий, но в большинстве своем Православные.
Но странным было то, что все эти храмы были без крестов и без икони самое ужасное, что в этом городе не было ни одного человека. Это был мертвый, покинутый город.
Мне стало очень грустно. Какая-то тревога заполнила мое сердце. Потом я увидел одного старика, сидящего у открытых ворот большого храма, по виду как Православного, но тоже без крестов и без икон. Я спросил у старца: «Где народ, почему город пуст?» На что он ответил «Люди оставили Бога, город построили, а сами ушли, время такое пришло — «А ты долго ли будешь здесь сидеть?» Он ответил: «Да вот, и мое время кончилось, и я тоже ухожу, а ты оставайся тут и сохрани все, пока люди не вернутся». Я спросил: «А когда они вернутся?» На что он ответил загадочно: «Читай закон и пророков». И старец ушел, а я остался. Оглянулся кругом: никого рядом нет. И только тут я понял, что я ни разу не видел того, кто привел меня в этот покинутый город. Я разговаривал с ним, но его не видел и не обращал на это внимания.
Проснувшись, я долгое время не мог прийти в себя.
Я не понял значения этого сна в то время. Это было время моего становления и поиска истины. Я переходил из одной церкви в другую, пока не вернулся вновь в Православную Церковь окончательно. Думаю, что все это происходило по воле Божией для более полного моего познания Библии.
И только теперь, через два года, после того, как я тщательно и глубоко вник в библейские познания и предсказания пророков и святых отцов, я смог многое понять и половому истолковать значения пророчеств ветхозаветных и новозаветных пророков, в том числе и «Откровение» Иоанна Богослова. Сейчас мне стал понятен сон этот, который видел я два года назад в 1997 году. Известны и сроки прихода антихриста и поставления «мерзости запустения на святом месте» и прекращения «ежедневной жертвы», т. е. молитвы. Известно и то, кого я заменил на посту у открытых ворот Православной Церкви. Известно и время возврата людей в покинутый город веры Христовой. Известен и долгий путь познания истины и судьбы народа моего, который мы прошли с Ангелом за короткое время (всего за два года).
Возможно, я еще успею за мою оставшуюся жизнь опубликовать мои исследования, но только вряд ли кто в них поверит, ибо в своем отечестве пророков не любят и не принимают. Но здесь нет никаких новых пророчеств, а только толкование ветхозаветных и новозаветных пророчеств, которые даны были в свое время на определенное время перед их исполнением. Мой долг — описать их и по возможности распространить.
А Церковь Православную я сохраню, что бы мне это ни стоило; через тысячи смертей пройду, но исполню порученное мне Богом дело.
Странно только то, что видение это дано было мне в то время, когда я посещал Церковь Христиан Адвентистов седьмого дня и вел пропаганду против Православной Церкви, и это в какой-то степени напоминает обращение Апостола Павла. Но пути Господни неисповедимы и на все воля Божия.
Это было единственное видение, данное мне за все годы моего духовного возрождения.
Послание к Евреям и покинутый Иисус
Послание к Евреям и покинутый Иисус
Изображение Иисуса Лукой контрастирует не только с описанием Марка, но и с текстами других авторов Нового Завета, в том числе неизвестного автора Послания к Евреям.
По — видимому, он допускал существование варианта Страстей, в котором
II. МИР, ГОРОД, ДОМ[19]
II. МИР, ГОРОД, ДОМ[19]
1. Жизнь в своем собственном мире
Много лет назад одному из профессоров Бухарестского университета, моему преподавателю, посчастливилось прослушать серию лекций знаменитого историка Теодора Моммзена. В то время, в начале 1890-х годов, Моммзен был уже
Мой город
Мой город
Ветер волосы треплет и нервы,
Бьёт, шутя, зеркала прудов.
И покой потревожит он первый
Монастырских колоколов.
Поиграет малиновым звоном
И потянет меня с собой
Вдоль по улицам, с детства знакомым,
Засыпая глаза листвой.
Приведёт меня запах кленовый
В старый
Город, которого нет
Город, которого нет
* * *У меня было всего лишь два часа между прибытием и отправлением обратно. Для нашего городка это не так и мало. Хотя уже первый взгляд на здание вокзала говорил о том, что изменилось в городе моего
детства гораздо больше, чем я думал. Он стал безликим,
13. Вот еще какую мудрость видел я под солнцем, и она показалось мне важною: 14. город небольшой, и людей в нем немного; к нему подступил великий царь и обложил его и произвел против него большие осадные работы; 15. но в нем нашелся мудрый бедняк, и он спас своею мудростью этот город; и однако же ни
13. Вот еще какую мудрость видел я под солнцем, и она показалось мне важною: 14. город небольшой, и людей в нем немного; к нему подступил великий царь и обложил его и произвел против него большие осадные работы; 15. но в нем нашелся мудрый бедняк, и он спас своею мудростью этот
2. Город шумный, волнующийся, город ликующий! Пораженные твои не мечом убиты и не в битве умерли; 3.
все вожди твои бежали вместе, но были связаны стрелками; все найденные у тебя связаны вместе, как ни далеко бежали.
2. Город шумный, волнующийся, город ликующий! Пораженные твои не мечом убиты и не в битве умерли; 3. все вожди твои бежали вместе, но были связаны стрелками; все найденные у тебя связаны вместе, как ни далеко бежали.
Ликующий — в переводе с евр.: «полный безумного вопля». Это
4. И было слово Господне к Исаии, и сказано: 5. пойди и скажи Езекии: так говорит Господь, Бог Давида, отца твоего: Я услышал молитву твою, увидел слезы твои, и вот, Я прибавлю к дням твоим пятнадцать лет, 6. и от руки царя Ассирийского спасу тебя и город сей и защищу город сей. 7. И вот тебе знамен
4. И было слово Господне к Исаии, и сказано: 5. пойди и скажи Езекии: так говорит Господь, Бог Давида, отца твоего: Я услышал молитву твою, увидел слезы твои, и вот, Я прибавлю к дням твоим пятнадцать лет, 6.
и от руки царя Ассирийского спасу тебя и город сей и защищу город сей. 7. И
33. Пастухи же побежали и, придя в город, рассказали обо всем, и о том, что было с бесноватыми. 34. И вот, весь город вышел навстречу Иисусу; и, увидев Его, просили, чтобы Он отошел от пределов их.
33. Пастухи же побежали и, придя в город, рассказали обо всем, и о том, что было с бесноватыми. 34. И вот, весь город вышел навстречу Иисусу; и, увидев Его, просили, чтобы Он отошел от пределов их.
(Мк. 5:14-20; Лк. 8:35-39). «Заметь», говорит Иоанн Златоуст, «кротость Иисуса Христа,
Город Кизляр
Город Кизляр
Кизляр должен быть назван вполне азиатским или, точнее, армянским городом.Жителями Кизляра, как православными, так и армянами грегорианского исповедания, особенно уважается икона Живоносного Источника, признаваемая чудотворною по ее древности и по
90.
Город
90.Город
Во имя Аллаха, Всемилостивого и Милосердного!1. Клянусь этим городом!2. Ведь ты [, Мухаммад,] обитаешь в этом городе.3. Клянусь прародителем [Адамом] и его потомками!4. Воистину, Мы создали человека [и наделили его] тяготами.5. Неужели он думает, что никто не осилит его?6.
17. И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох
17. И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох
«И познал Каин жену свою…» Невольно рождается вопрос: кто же была жена Каина? Очевидно, одна из сестер, разъясняют святой Иоанн Златоуст и блаженный Феодорит
Покинутый
Покинутый
Чудна рождественская ночь. В темносинем небе ярко и нежно горят звезды.
Большая Медведица где-то далекодалеко, а Полярная звезда точно совсем ушла — ее нигде не видно. Белая снежная пелена сияет серебром, вспыхивает радужными искрами, и заиндевелый воздух
Глава 10 Покинутый многолюдный храм
Глава 10
Покинутый многолюдный храм
«В начале царствования Иоакима, сына Иосии, царя Иудейского, было такое слово от Господа: так говорит Господь: стань на дворе дома Господня и скажи ко всем городам Иудеи, приходящим на поклонение в дом Господень, все те слова, какие повелю
Бескрайняя степь: детство в Сибири
Эстер Хаутциг
ЛИТЕРАТУРНОЕ РАБОЧЕЕ
Автобиография молодого человека, действие которой происходит в Сибири, Россия, с 1941 по 1946 год; опубликовано в 1968 году.
ОБЗОР
Эстер Хаутциг вспоминает свои ранние подростковые годы, когда ее семью забрали из дома в оккупированной Советским Союзом Польше и заставили жить и работать в трудовых лагерях в сибирских степях.
События в истории во время действия автобиографии
Автобиография в центре внимания
События в истории во время написания автобиографии
Для получения дополнительной информации
Эстер Рудомин Хаутциг родилась в Вильно, Польша, 18 октября 1930 года. Ей было десять лет, когда ее семья покинуть свой уютный дом высшего среднего класса в Польше, чтобы жить в Сибири по приказу советского правительства. Поскольку они были зажиточными, власти считали их капиталистами и врагами государства. До написания Бесконечная степь , в которой рассказывается о ее опыте в Сибири, Хаутциг опубликовала несколько других детских книг, которые были более или менее практическими руководствами по приготовлению пищи, изготовлению подарков и украшению комнаты. Несомненно, некоторые знания для этих книг она почерпнула и из своего детства, пережив эти годы практически без материалов для такой рутинной деятельности. Вдохновляющая история о выживании человеческого духа, «Бесконечная степь », была хорошо известна с момента ее первого выпуска.
Россия и Германия разделяют и оккупируют Польшу
В начале Второй мировой войны, 1 сентября 1939 года, немецкая нацистская армия вторглась в Польшу с запада и разгромила польские войска, превратив их страну в территорию, оккупированную немцами. Через шестнадцать дней Россия вторглась в Польшу с востока, разделив страну пополам. Между Германией и Россией был заключен пакт о том, что каждая из них оккупирует половину Польши, в которую они соответственно вторглись. Советы приступили к оккупации восточной Польши с 17 сентября 19 г.39, до конца июня 1941 года. После этого Германия вторглась в Россию, и две страны объявили войну друг другу, что еще больше пополнило список врагов нацистской Германии во Второй мировой войне. В этот момент польское правительство, находившееся в изгнании в Великобритании, объединилось с советским правительством. Рассматривая русских как меньшее из двух зол, оккупировавших их землю, поляки надеялись, что первоначальные границы Польши могут быть восстановлены после окончания войны и поражения Германии.
В западной Польше немцы занимались реорганизацией и разделением польского народа. Некоторых из них использовали для укрепления вооруженных сил Германии, а других, польских евреев, загоняли сначала в гетто, а затем в концлагеря. Между тем, теперь, когда Германия стала их врагом, Советы на востоке занялись созданием советско-польской армии, состоящей в основном из военнопленных, взятых после оккупации;
они также начали депортацию сотен тысяч польских граждан в промышленные трудовые лагеря, расположенные по всей России. Именно во время такой депортации семья Эстер Хаутциг была переселена из Вильно (город, который тогда описывался как расположенный на востоке Польши) в Сибирь. В Бесконечная степь Хаутциг пишет, что российская полиция вынудила ее семью покинуть дом и переехать. Отца Хаутцига обвинили в том, что он «капиталист» — термин, приравненный к «преступнику» в коммунистическом Советском Союзе. Политическая полиция постоянно проводила облавы на подозреваемых капиталистов в городах и местечках Польши, а затем приговаривала их к работе на одном из новых промышленных предприятий.
Массовые депортации таких «капиталистов» обычно происходили на территории, оккупированной Советским Союзом.
Пятилетние планы России
В 1921 году, после того как Россию поразил сильный голод, правительство приняло так называемый Новый экономический план. Этот план предполагалось осуществить в пять лет — отсюда и термин «пятилетки». Во время этих экономических кампаний советское правительство использовало неквалифицированную рабочую силу для развития промышленности из своих природных ресурсов, таких как уголь, пиломатериалы и гипс (белый минерал, используемый для производства гипса, цемента, стеновых плит и удобрений). Третий набор в ряду пятилеток должен был состояться с 1938 по 1942 г., но она была прервана началом Второй мировой войны и последовавшим за ней конфликтом с Германией. Оно возобновится с помощью принудительного труда. Советская полиция перевозила русских крестьян и более состоятельных граждан на работу в трудовые лагеря, расположенные по всей стране. Там люди были вынуждены работать за самые скудные пайки еды, одежды и жилья.
После вторжения русских в Польшу в 1939 году, во время третьей пятилетки, советское правительство начало депортацию поляков в промышленные трудовые лагеря. Принудительный труд в больших масштабах был навязан различным социальным классам в Польше, члены которых пользовались равным обращением в соответствии с советской коммунистической политикой. За первые две пятилетки Советы построили так много заводов, шахт и фабрик, что возникла нехватка рабочей силы, и теперь эти промышленные объекты остро нуждались в человеческом труде для работы. К тому времени, когда разразилась Вторая мировая война, Советский Союз также организовал большую часть своих сельскохозяйственных угодий в совхозы и колхозы. Однако личное хозяйство не было полностью ликвидировано, поскольку крестьянам было разрешено обрабатывать небольшие приусадебные участки для собственных нужд. Хаутциг часто упоминает участки земли, выделенные ее семье, на которых они выращивали небольшие урожаи картофеля.
Сибирь
Когда Эстер понимает, что ее семью депортируют в Сибирь, ее первая мысль:
Сибирь! Сибирь была концом света, точкой невозврата.
Сибирь была для преступников и политических врагов, где наказание было невероятно жестоким, и где люди умирали, как мухи.
(Хаутциг, The Endless Steppe , стр. 42)
Сибирь была для преступников и политических врагов, где наказание было невероятно жестоким, и где люди умирали, как мухи. До того, как русские проникли в Сибирь и завоевали ее — обширную территорию к западу от Уральских гор и к северу от Китая — в начале 1600-х годов, она была заселена людьми. коренные жители района. Это были, в частности, буряты-монголы, якуты, татары, самоеды, тунгусы, чукчи. После того, как русские вторглись в этот район, многие из этих туземцев были убиты, защищаясь от русских. Впоследствии этот район стал местом для отправленных в карательную ссылку российским правительством, в том числе осужденных преступников, политических заключенных и военнопленных. К середине XVII века ссылка в Сибирь стала наказанием за любые провинности, от подозрения в измене до проявления неуважения к царю. К 19В 30-х годах советское правительство создало промышленные объекты в Сибири, которые теперь будут укомплектованы выходцами из Восточной Европы, в основном военнопленными, такими как Эстер и ее семья.
Содержание
В начале июня 1941 года в городе Вильно, расположенном в восточном регионе Польши, десятилетняя Эстер Рудомин (девичья фамилия Хаутциг) и ее еврейская семья, принадлежащая к высшему среднему классу, в которую входили ее родители а также бабушкам и дедушкам, российская полиция приказала собрать все, что они могли, за пятнадцать минут, потому что их депортировали. В то утро советская политическая полиция без предварительного уведомления и объяснения начала проводить рейды, конфисковывая дома и предприятия представителей высшего среднего класса и загоняя их в товарные вагоны для перевозки скота, направлявшиеся в Россию. Деда Эстер разлучили с семьей на вокзале, и больше они его никогда не видели. Юная Эстер была смущена и сбита с толку тем, почему ее счастливое существование в Вильне подходит к концу. Несколько десятков человек были вынуждены выдержать шестинедельное путешествие в вагоне для перевозки скота в почти невыносимых условиях, пока не достигли конечного пункта назначения — Рубцовска, расположенного в восточно-сибирских степях.
( Степь — термин, изначально применявшийся к ровным, безлесным, травянистым равнинам на юго-востоке России.)
Сначала семью Эстер поручили работать на гипсовом руднике. Мужчины должны были работать в шахтах или возить телеги туда-сюда, как это делал отец Эстер. Ее мать и другие женщины работали со взрывчаткой, а бабушка вместе со стариками перегребала кучи гипса. Эстер и других детей отправили работать на картофельных полях пропалывать урожай. Они жили в хижинах из коровьего навоза и глины, спали и ели на полу. Семье Эстер пришлось делить свою тесную хижину с другими работниками. Каждому человеку выдавали один кусок хлеба и ломтик сыра в день. Иногда их угощали тарелкой слабого картофельного супа.
После того, как польское правительство начало переговоры с Россией, депортированные польские граждане получили право переехать из шахтерских лагерей ближе к городу Рубцовск, где они, возможно, могли бы найти работу. Однако из-за войны им еще не разрешили покинуть Сибирь.
Эстер была в восторге от возможности переехать поближе к Рубцовску, однажды побывав на его рынке с бабушкой на выходных из лагеря. Семья переехала в жилые помещения недалеко от города вместе с молодой парой. Отец Эстер нашел работу бухгалтером, а мать работала в пекарне. Ее бабушка считалась слишком старой для работы и оставалась дома с Эстер. Поскольку они находились на окраине города, Эстер не могла посещать школу. Однажды советская милиция забрала отца Эстер на ночь, пообещав ему дом для проживания и еду для семьи, если он будет шпионить среди всех депортированных. Отец Эстер отказался.
В конце концов он получил разрешение переселить свою семью в собственную хижину, после чего Эстер получила право посещать городскую школу. Ей было интересно общаться с другими детьми, больше учить русский язык и читать как можно больше книг, поскольку чтение было ее страстью. Эстер не сразу завоевала признание других детей, потому что у нее были длинные красивые косы, и они ей завидовали. Она умоляла мать отрезать их, чтобы ее приняли, и ее мать наконец удовлетворила эту просьбу.
Вскоре после объявления войны с Германией отца Эстер призвали работать на передовую. Эстер осталась с матерью и бабушкой, и они ужасно по нему скучали. Теперь им приходилось выживать только на скудный доход ее матери. Зимы оказались особенно трудными, хотя еды не хватало в течение всего года. Эстер решила заработать на вязании свитеров для тех, кто не смог сделать это за
самостоятельно. Однажды она связала красный свитер из шерсти старой юбки для женщины, явно происходившей из богатой семьи, прежде чем правительство переселило ее в Сибирь. Эстер сделала это в обмен на молоко и картофель. Хотя мать Эстер подружилась с польской парой, которая работала на новой фабрике и имела лучшую зарплату и жилые помещения, чем ее собственная семья, она всегда отказывалась от любых подачек от них.
Прошли годы, и Эстер стала подростком. Теперь она довольно свободно говорила по-русски и изучала всех известных русских авторов. У Эстер появились хорошие друзья, с которыми она пела народные песни и даже иногда ходила на американские фильмы, если можно было сэкономить рубли на входной билет.
Она участвовала в поэтических вечерах и баллотировалась на пост редактора школьной газеты, ее скрытые мотивы заключались в том, чтобы занять видное место в офисе, чтобы привлечь внимание определенного мальчика, которого она хотела привлечь. Эстер сблизилась со своим школьным учителем, который призвал ее принять участие в еще одном поэтическом вечере, но от ее отца пришло известие, что нацисты потерпели поражение, и он посылает за ними, чтобы они вернулись в Польшу. Мать и бабушка Эстер были очень огорчены, узнав, что почти вся семья, которую они оставили в Польше, была убита в еврейских концентрационных лагерях. По сути, отправка на работу в Сибирь спасла им жизнь. Эстер разрывалась между отчаянным желанием снова увидеть своего отца и отъездом из Сибири, которую она приняла в качестве дома на пять лет.
В марте 1946 года, за три дня до того, как Эстер должна была участвовать в своем поэтическом вечере, она, ее мать и бабушка сели в тот же вагон для перевозки скота, на котором они прибыли и уехали в Польшу.
Эстер было пятнадцать лет, когда она вернулась домой.
Крестьяне и «кулаки».
Из-за ужасных экономических условий в России в конце 1930-х годов по всей стране было много крестьян. Правительство собрало их и отправило на работу в трудовые лагеря в почти нечеловеческих условиях. Однако, как отмечалось ранее, коммунистическое правительство не делало различий по социальным классам при выборе рабочих для этих лагерей. Фактически, систематические облавы на высшие и средние классы, которые наслаждались комфортной жизнью при докоммунистическом правительстве, вынуждали их, а также менее удачливых, занимать эти трудовые лагеря. Этих богатых крестьян называли «кулаками». В Бескрайняя степь Семья Эстер Хаутциг сначала считалась кулаками в том смысле, что они происходили из высшего среднего класса. Хотя они были взяты из их
дома, не имея ничего, кроме одежды, которую они могли носить и носить, это была еще более приятная одежда, чем та, которую носили простые крестьяне, с которыми им предстояло жить в сибирских лагерях.
Когда Эстер впервые поступает в школу, ей трудно подружиться даже с более состоятельными крестьянскими девочками, потому что, несмотря на вынужденную бедность ее семьи, у нее была причудливая прическа (косы), а ее одежда, хотя и грязная и ветхая, была прекрасного качества. Ее семья, отчаянно нуждаясь в еде и предметах первой необходимости, в конечном итоге продает или обменивает всю свою лучшую, ненужную одежду и аксессуары на открытом рынке. После нескольких лет крестьянского существования в Сибири Эстер и ее семья могут идентифицировать других кулаков, которых привозят с их более красивой одеждой и товарами.
Состав и источники
Эстер Хаутциг приписывает толчок к написанию Бесконечная степь политическому деятелю Адлаю Стивенсону. В 1958 году Стивенсон посетил Рубцовск, Сибирь, и опубликовал несколько статей о своем опыте. Когда Эстер прочитала эти статьи, она написала Стивенсону и поделилась с ним своим опытом. Он ответил ей и предложил написать книгу о пятилетнем пребывании в советских степях во время Второй мировой войны.
Эсфирь вняла его совету и начала писать Бесконечная степь в 1959 году. Однако книга не была опубликована до 1968 года. Первоначально Хаутциг представил работу издателям как книгу для взрослых и получил несколько отказов. Она была опубликована только тогда, когда она представила ее как книгу для подростков и детей.
Хотя Бесконечная степь является автобиографией, Хаутциг заявляет на первых страницах, что она изменила некоторые имена людей в рассказе. Несмотря на эти изменения, Хаутциг сообщает, что портреты всех людей в ее книге являются точными изображениями их персонажей.
Антикоммунизм
Эстер Хаутциг начала писать Бескрайняя степь в 1959 году, во время огромных антисоветских настроений в Соединенных Штатах. Ее автобиографический рассказ о жизни в Сибири во время Второй мировой войны дополнял эти чувства тем, что он не обязательно был лестным портретом российского правительства — она описывает, как русские буквально вырвали ее семью из дома и депортировали за тысячи миль, чтобы пережить ужасные испытания.
условия жизни. Хотя книга не была написана с намерением унизить русских, по некоторым сведениям, роман Хаутцига рассматривался как свидетельство жестокого обращения советского правительства со своими военнопленными, а также с другими рабочими, которых оно заставляло жить в тяжелых условиях.
Холодная война
Термин «холодная война» относится к соперничеству за международное господство, которое существовало между Соединенными Штатами и Россией после Второй мировой войны. Конкурс начался вскоре после расширения советского политического влияния после Второй мировой войны в Восточной Европе и Северной Корее. Он достиг апогея в 1962 году во время кубинского ракетного кризиса, конфронтации между Соединенными Штатами и Советским Союзом, которая развернулась из-за наличия ракетных объектов на коммунистической Кубе. Это островное государство, расположенное недалеко от побережья Флориды, стало коммунистической страной после успеха кубинской революции в 1959 (год, когда Хаутциг начал писать «Бесконечная степь »).
Стало известно, что советский лидер Никита Хрущев с одобрения Кастро размещал там советские военные ракеты, предположительно нацеленные на материковую часть США. Президент Джон Ф. Кеннеди оказал давление на Советы, установив военно-морскую блокаду за пределами Кубы и настояв на том, чтобы Хрущев убрал ракеты. Хрущев подчинился, и инцидент вошел в историю как значительная победа Соединенных Штатов в холодной войне. Тем временем на другом конце земного шара, в Юго-Восточной Азии, Соединенные Штаты все больше и больше втягивались в войну против вьетнамских коммунистов. В 1968, когда «Бесконечная степь » наконец была опубликована, численность американских войск во Вьетнаме достигла пика в 543 000 человек. Через несколько лет вывод войск США послужит подчеркнутым напоминанием о окончательной неспособности Запада сдержать коммунизм.
Рецензии
Книга «Бесконечная степь» , сразу признанная важным произведением юношеской литературы, получила несколько наград, в том числе премию Джейн Аддамс за детскую книгу в 1969 году, а также премию Льюиса Кэрролла за 19 лет.
71. Он также станет финалистом Национальной книжной премии в 1969 году. Были некоторые споры о том, насколько аутентичным является язык Хаутцига. В статье в New York Times Book Review (5 мая 1968, стр. 2) прямо утверждается, что Хаутциг не писатель, предполагая, что ее слова звучали бы более правдиво, если бы она говорила, а не писала их. Напротив, в другом обзоре в Times Literary Supplement (3 апреля 1969 г., стр. 349) утверждается, что рассказ из первых рук «рассказывается с учетом как эмоциональной, так и буквальной правды», и делается вывод, что из этого «великолепного» и «воодушевляющего» Книга, что «Миссис. Хаутциг — прирожденный писатель» («Лицом к лицу с
Жизнь и смерть» у Сеника, с. 80). Третий обзор утверждал, что это внимание к деталям в Бесконечная степь , «мелочи существования, которые больше, чем что-либо еще, делают эмоциональное воздействие книги таким сильным» (Rees in Senick, стр. 81).
Адельман, Джонатан Р. Прелюдия к холодной войне.
Боулдер, Колорадо: Линн Рейннер, 1988.
Дэвис, Норман и Энтони Полонски. евреев в Восточной Польше и СССР, 1939-46 гг. Нью-Йорк: Сент-Мартинс, 1991.
Форсайт, Джеймс. История народов Сибири. Нью-Йорк: издательство Кембриджского университета, 19.92.
Хаутциг, Эстер. Бескрайняя степь: детство в Сибири. New York: HarperCollins, 1968.
Рубинштейн, Элвин З. Внешняя политика СССР после Второй мировой войны. Кембридж, Массачусетс: Winthrop, 1981.
Сеник, Джерард Дж., изд. Обзор детской литературы. Том. 22. Detroit: Gale Research, 1991.
The Endless Steppe, by Esther Hautzig
«В то утро, когда это случилось — конец моего прекрасного мира — я не полила куст сирени возле кабинета моего отца».
Мелодии воспоминаний Эстер Хаутциг о ссылке в Сибири, опаленной лишениями, грязью и потерями, сохраняют почти волшебную, сказочную интонацию. Ее интонации успокаивают, даже когда ее воспоминания колючи.
Поэт Второй мировой войны Кит Дуглас отказался от лирики вместе с надеждой: «Я не вижу причин быть музыкальным или звучным в отношении вещей в настоящее время», — писал он коллеге-поэту. Лиризм — это средство выражения прошлого или настоящего, у которого есть будущее; и Дуглас не предвидел ни одного. Он намеренно выбрал плоские, резкие ритмы. (И современные люди аплодировали, как люди в театре, аплодирующие кадрам сбитого немецкого пилота. Дуглас в ярости набросился на этих людей.)
Начальная фраза Хаутцига с ее нежной интонацией привлекла меня. Если она могла начать тяжелые воспоминания, как начинают сказку, она должна знать секреты, которые стоит услышать.
Мартин Гилберт писал об этой Второй мировой войне, что частью масштаба ее трагедии была потеря памяти:
«Безусловно, наибольшее число убитых, будь то в бою или в тылу, были неизвестны ни по имени, ни по лицу. кроме тех немногих, кто знал или любил их; тем не менее во многих случаях …
даже те, кто мог бы помнить жертву в более поздние годы, сами были уничтожены. Были уничтожены не только сорок шесть миллионов жизней, но и яркая жизнь и средства к существованию, которые они унаследовали и могли оставить своим потомкам: наследие работы и радости, борьбы и творчества, обучения, надежд и счастья. ….’*Это наследие — секрет, который шепчет на каждой странице «Бесконечная степь» — исчез из истории, но сохранен в целости и передан в заботливой любви семьи Эстер.
Мы много слышим о «пузырях» и о том, как важно не жить в них, поэтому важно читать такие книги. И для матери Эстер, когда они еще жили в прекрасном мире с кустом сирени, было важно, чтобы характер Эстер формировался в школе с «детями из всех экономических слоев».
Но надежда Эстер пережила суровость и резкость сибирского горизонта, куда она и ее семья были сосланы, потому что ее родители и бабушка были полны решимости приютить ее; вырыть, обменять или соорудить — из любого клочка пищи или ткани, даже из грязи и собственного теплого дыхания — пузырь вокруг своей зависимости.
Так среди жестокой атмосферы страницы шелестят маленькими радостями: «Мы сегодня смеялись. Мы были счастливы за яблоко и кусок мяса…».
Эта сфера вокруг Эстер нарисована с общим сочувствием и вежливостью. Хотя в книге записан ряд несправедливых и безжалостных столкновений, становится очевидным, что Эстер и ее семья замёрзли бы или умерли с голоду, если бы не те, у кого есть дома — большие, маленькие, чистые, грязные, — которые приняли их и помогли им, часто одним или две другие семьи. Наконец, родители Эстер могут обезопасить заброшенную хижину. Он без пола, со стенами из навоза, но их собственный дом любого рода имеет аспект роскоши. Естественно, этого нельзя допустить. Власти постановили, что они должны принять одноногого нищего.
Эстер в ужасе. Мать Эстер настаивает на достойном обращении с ближним. Они пригласят его к своему столику. У него будет угол, где предполагалось поставить печку. Со временем они узнают, что этот человек, который почти не говорит, прочел много книг и потерял ногу в сибирской тюрьме.
«Скоро он стал умываться и расчесывать бороду. И вести себя достойно».
Несмотря на то, что язык и трактовка этой книги подходят для среднего класса или молодежи, многие события, включая судьбу изгнанных немцев в конце истории, суровы. И в этой истории отсутствует крик Иисуса: «Отче, прости их». Я хотел бы в конечном итоге сбалансировать эту книгу с чем-то вроде Тайник **.
В Серый — цвет надежды ** Ирина Ратушинская рассказывает о другой девушке с сестрой и бабушкой, отправленной в Сибирь. Бабушка, рассудив, что это единственное детство, которое будет у девочек, скрывала от них, что происходит: они со смехом отправились в редкое путешествие на поезде в Сибирь. (Когда они пришли, их вывели, чтобы они стояли по колено в снегу, пока им читали приговор о «вечном изгнании». Бабушка улыбнулась. «Они думают, что они хозяева вечности?» до сих пор подслушивается молодым поколением.)
Согласно традиционной мудрости, бабушка и родители Эстер были полны решимости подарить Эстер детство.
И все же это была более магическая конструкция, чем дыхание трех человек в их исчезающем наследии. Множество добрых жестов защищают эти немногие уцелевшие частички семьи и превращают полупрозрачную возможность в историю. Все сострадательные, жертвенные люди, которые пересекаются с ее жертвенными, храбрыми отцом, матерью и бабушкой, помогают Эстер пережить тяжелые времена, как палочка для макания. Над обмороженным, отчаянно голодным, утомительным пейзажем изгнания она может надувать свои собственные пузыри — парить в воздухе с хрупкими образами «труда и радости, борьбы и творчества, обучения, надежд и счастья». Столкновение, когда ее воспоминания проникают в наши, не безболезненно. Но оно не сокрушает дух: оно вдохновляет любовью, оберегает надежду. Речь плавная.
В прошлом году я сделал несколько заметок в своем дневнике, когда задержался допоздна, чтобы закончить книгу. Они начинают: «Только в молитве можно излить полный ответ на такую книгу — не находя адекватных слов». И заканчиваются они: «Не забудь».